Мария Руднева - Царь ифритов

Вскоре на деревню опустилась ночь, и царевич Эшиа вновь заснул на старых простынях, и свет луны падал через забранное решеткой окно ему на лицо, тревожа сон. Ресницы его трепетали, и сон его был прерывист и странен. В то время как Ар-Лахад наблюдал за ним через окно, царевич Эшиа обнаружил себя не в удобной деревянной постели, но посреди пустыни в середине ночи в то время суток, когда песок становится серым и холодным, а низкий пронзительный ветер норовит забраться в рукава и заморозить насмерть. Ночи в пустыне бывают не менее опасными, чем дни под палящим солнцем, и царевич поежился, оглядываясь по сторонам, и только тогда понял, что стоит перед высокими воротами, вздымающимися перед ним. Ворота были высоки и прекрасны: витые узоры вздымались намного выше человеческого роста, темное дерево благородно сияло в свете луны, темно-синие и алые камни, которыми была украшена деревянная вязь, тускло мерцали, подобно звездам на небесах. На самом верху ворот были высокие и острые шипы, служащие для того, чтобы птицы не садились на них, и чтобы ни один человек со злым умыслом не посмел перебраться через запертые ворота и остаться в живых. Прямо перед лицом царевича Эшиа оказалось тяжелое кольцо, выполненное не то из меди, не то из бронзы, не то и вовсе из темного, давно не чищенного золота, что сложно было ему понять в окружающей тишине. Он накрыл ладонью кольцо и несколько раз с силой ударил в ворота. Деревянное эхо отозвалось в его руках и в теле легкой дрожью, а после задрожала, казалось, сама земля вокруг, и медленно, словно бы нехотя, с тяжелым протяжным скрипом, похожим на человеческий стон, ворота начали открываться ему навстречу, и царевич увидел перед собой большие синие камни мостовой, уходящей куда-то вверх, и синие стены, и синие фонари, висящие над запертыми дверями.

Сон оборвался так же неожиданно, как и начался. Царевич Эшиа резко сел на кровати, прижимая руку к груди. Сердце его колотилось как сумасшедшее, и не мог он припомнить ни разу, когда такое волнение охватывало его ранее. Сон смутил его не тем, что этих ворот и улиц он никогда не встречал наяву, а тем, насколько знакомыми они ему показались. Как будто ему уже доводилось бывать там, и эти ворота, и этот странный город, и эти сны повергли его в трепет и ужас.

Он тихо, осторожно встал, стараясь не разбудить Тамиллу и Зариба, которые спали в той же комнате, потому что других помещений для сна у них в доме не было, и вышел на улицу. Там он умылся водой из медного таза, заготовленной на утро, после чего долго еще сидел на ступенях и смотрел в круглое, темноглазое лицо Ар-Лахада, сидящего на серебряном троне – полную таинственную луну.

Едва только коснулось утро крыш маленькой деревни, как уже вывел за ворота дома своего верного коня Агата царевич Эшиа. Тамилла и немой Зариб вышли его проводить, и благодарили за то, что он оказал им честь, и воспользовался их гостеприимством, а царевич Эшиа горячо благодарил их в ответ. Напоследок он с чистосердечной искренностью пообещал, что по пути назад обязательно навестит их снова.

– Из столицы царства Ямайн нет иного пути, кроме как через вашу деревню, – улыбнулся он, уже взобравшись верхом на коня. – Так что будьте уверены, я вернусь, и принесу вам еще немало неприятностей.

Зариб заулыбался, услышав эти слова, а Тамилла звонко рассмеялась и тряхнула блестящими неубранными волосами, отчего они рассыпались по ее плечам:

– Не надейся даже, царевич, что смог причинить нам хоть сколько-нибудь хлопот! Для этого тебе следовало бы остаться погостить на долгое время!

– Значит, мне придется исправить это и в самом деле загоститься, – Эшиа крепко сжал поводья в руках. – Ждите моего возвращение, ибо надолго я не намерен задержаться у царя, пусть он и старый друг моего деда.

Царевич Эшиа уже решил про себя, что царь Ямайн не вызывает в нем любви и симпатии. Но так же он понял, что хочет отплатить добром беднякам, у которых были такие благородные сердца. И он во что бы то ни стало намеревался добиться от царя Ямайна перемен в отношении к его народу. Но об этом он пока умолчал, ибо не любил давать обещаний, которые сложно было выполнить, как и не любил ни о чем заранее говорить, если спланировал. Все скрывал у сердца царевич Эшиа, предпочитая дело пусть и самым красивым словам. Так что попрощался он с Тамиллой и Зарибом, пришпорил Агата и направил его прочь из деревни, в сторону царского дворца.

Путь царевича до высоких стен дворца царя Ямайна был легок и не отнял много времени. Он отправился в путь на рассвете, а на закате уже стучал в тяжелые медные кольца на дубовых дверях и велел стражникам нести царю Ямайну радостную весть: высокий гость царских кровей прибыл к его порогу, и не простой, а внук его давнего и близкого друга. Долго ходил стражник, и долго пришлось стоять перед воротами уставшему царевичу, но вот, наконец, железные двери заскрипели, открываясь, и двое слуг с закрытыми лицами забрали Агата и повели на конюшню, где напоили и накормили его вдосталь, а самого царевича повел во дворец человек в богатых одеждах придворного. О себе он сказал только, что зовут его Гаюс, и на том замолчал, и не стремился вступить в разговор. Царевич Эшиа спрятал улыбку под головным платком: в его стране Гаюс была частая кличка для охотничьих царских гончих, и придворный чем-то напомнил ему такую гончую, не то длинными конечностями, не то высоко поднятым носом. Придворный Гаюс провел его по белым улицам, мощенным большими камнями, и привел в высокий стрельчатый вход во дворец. Здесь, во дворце царя Ямайна, царствовал белый цвет. В белый были выкрашены стены и крыши, и ковры были белые и голубые, и мозаики на стенах в голубых оттенках, переплетаясь с белым узором. Все, на что только падал взгляд царевича Эшиа, кричало о том, что царь Ямайн очень богат. Но вот что удивляло его: страна Ямайн не была похожа на богатую. По крайней мере, со стороны притока Кортияр царевичу довелось видеть только упадок и нищету: убогие деревеньки и пострадавшие от засухи деревья. Оттого резала ему глаза роскошь, бросавшаяся в глаза внутри дворцовых стен. И сам царь Ямайн ему оттого не понравился. Хотя внешне он, наверное, вызвал бы симпатию, если бы царевич Эшиа не составил бы о нем впечатление заранее.