Мелинда Салисбери: Спящий принц (ЛП)

Пригнув голову, я прошла задний рад и села на скамейку в шести футах от соседки. Та хмыкнула что-то в приветствие, хотя больше звучало как предупреждение, ее рука коснулась амулета на кожаном шнурке, свисающего с шеи. Я взглянула краем глаза и увидела золотой диск между ее кривых пальцев, а потом она спрятала его за одежду. Я знала, что это, но сомневалась, что это золото. Если это было золото, то кто-то уже сорвал бы амулет с ее шеи. Я сама бы это сделала. Золото хоть чего-то бы стоило.

Мой друг Сайлас рассмеялся, когда я рассказала ему, что жители деревни носят амулеты, чтобы защититься от Спящего принца, я смеялась с ним, но в тайне думала, что не так и странно верить в магию в такой ситуации. Полумесяцы из соли и хлеба висели почти над каждой дверью и окном в деревне, медальоны с тремя золотыми звездами прятались под одеждой. Спящий принц был волшебным, существом из мифа. И я понимала, почему люди пытались бороться магией. Но знала, что дешевые кулоны не помешают ему прийти, если он захочет. Как не поможет и соль, священные ягоды и ветки дуба над окнами и дверями, если он решит захватить Трегеллан. Если его не остановил замок, полный стражи, то металл и ветки не спасут.

Пока он не пришел, никто в Трегеллане не верил в такое, это было не по-трегеллиански. Порой некоторые верили в Дуб и Падуб, раскрашивали лицо и зад красным ягодным соком, но так жили редкие из нас. Мы не были лормерианцами с их храмами и живыми богинями, с их жуткой королевской семьей. Мы были людьми науки и разума. Были, как я думала. Было сложно оставаться на стороне разума, когда пятисотлетняя сказка ожила и захватила замок и народ в соседней стране.

Девочкам в Тремейне рассказывали, что нужно вести себя хорошо, или придет Вестник, а потом Спящий принц съест твое сердце. Он был чудовищем из сказки, чтобы мы слушались, простая сказка. Мы не думали, что он проснется. Мы забыли, что он был на самом деле.

Я отвернулась от женщины и начала отмечать, кто остался в Алмвике, случайно поймала взгляд одного из солдат, и он кивнул мне, грудь сдавило напряжение. Я кивнула в ответ и отвела взгляд, стараясь сохранять спокойствие, борясь с желанием похлопать по карману и проверить, на месте ли флакон.

Я не годилась для переноски зелий. Я проверила флакон уже шесть раз по пути сюда, хотя не видела никого, как и не дала бы никому подобраться близко к моему карману. Но в Алмвике стоило оставаться настороже.

Алмвик не был деревней, где с соседями дружат. Здесь просьба о помощи или проявление слабости могло, в лучшем случае, привести к осмеянию. А в худшем можно было получить удар ножом, если попросить не у того человека не в то время. Пока не пришли солдаты, людей могли повесить в лесу, и мы делали вид, что не замечаем этого. Здесь быстро учились не обращать внимания на что-то.

Бесхозные дома сделали Алмвик домом для отчаявшихся и брошенных, для тех, кто потерял свои дома и жил в других частях Трегеллана за преступления, в которых никогда не признаются. Люди всегда говорили, что в тяжелые времена, в войну и болезни, общество объединялось, все друг друга поддерживали. Но не в Алмвике. Война приближалась, дома оставляли, а оставшиеся врывались туда и забирали все, что могли. Я подозревала, что вскоре им для этого не нужно будет повода, ведь инстинкт хватать все, что может помочь выжить, становился сильнее вежливости. Даже сейчас я озиралась, отмечая из оставшихся, кто мог быть угрозой.

Порой мне нравилось так играть, пытаться угадать, кто из преступников тут остался. Худшие преступники – убийцы и похожие – ушли, стоило появиться солдатам, остались должники, наркоманы, игроки и лжецы. Бедняки и невезучие. Те, кто не мог уйти, потому что идти было некуда.

Сюда люди приходили не жить, а сгнивать.

Я сжала кулаки под изорванным плащом и смотрела, как мое дыхание задерживается в холодном воздухе, когда я выдыхала, а потом оно смешивалось с другими, добавляло влажности комнате. Окна с толстыми стеклами были покрыты влагой, и мне не нравилось думать, что я дышу тем, что выдыхали другие, не нравилось думать, что даже воздух был краденым. Я едва могла так дышать.

Когда показалось, что все пришли, все уселись в комнате, напоминая последние изюминки в пудинге. Чэнс Анвин – самый странный судья королевства – прошел в комнату, выпятив грудь, разглядывая лица. Когда он посмотрел на меня, то слабо улыбнулся, и мне стало не по себе, когда его улыбка сменилась хмурым видом, пародией на него. Он выглядел так мило, что я удивлялась, что хмурость не соскальзывает с его лица.