Татьяна Смирнова - Время надежды, или Игра в жизнь

Максим совсем не был расположен к такому разговору, поэтому ответил вполне миролюбиво:

– Не надо портить парня. Он должен отслужить, как все. Был бы мой родной сын – дал бы раз по шее, и весь разговор…

Надежда, прищурив глаза, покачала головой, всем своим видом давая понять, что муж говорит полную ерунду. Максим, не обращая на неё внимания, продолжил:

– С Антоном ничего не случится. Сейчас уже не та армия, Надюша. И служить всего год…

– Да?! Не та армия?! Да хоть бы и не та! Только там как гибли наши мальчишки, так и гибнут! Вот у меня пример – мой одноклассник, Женька Богомазов. Я тебе рассказывала сто раз. Как они с Савельевой любили друг друга! Куда там Ромео и Джульетте! Вся школа завидовала, даже учителя! И что? Ушёл в армию и не вернулся. Погиб в те же самые 20 лет… Как Антошке нашему сейчас… И Ленка всю жизнь одна, ни семьи, ни детей…

– Тогда был Афганистан, ты не сравнивай.

– А сейчас что, мало? Вон в Москве что творится… И война не нужна… Хотя это ведь и есть война. Будем первую полосу сейчас срочно перевёрстывать…

Надежда закусила губу и отвернулась к окну. Её снова, как волной, накрыл страх за детей, родителей, мужа. И тут же мелькнула привычная мысль: «Вот если бы знать заранее… Столько бед можно было бы предотвратить… Столько людей спасти… Господи, ну всё бы отдала, чтобы вернуться назад… Всё бы отдала…».

Максим, видя состояние жены, больше не лез с разговорами. Он чувствовал Надежду, как никто другой, и всегда знал, когда её лучше оставить наедине со своими мыслями. Сейчас ему и самому было не по себе – как всегда, передалось состояние жены.

Они с самой первой встречи были словно связаны невидимой нитью – как сообщающиеся сосуды, наполненные общими эмоциями и переживаниями. Если Надя грустила, Максим – где бы в это время ни был – тоже не находил себе места. А если проблемы случались у него самого, Надежда маялась даже на расстоянии, кожей чувствуя состояние мужа. Когда они были рядом, часто думали об одном и том же. Иногда вдруг продолжали разговор, начатый до этого мысленно. Это и веселило, и удивляло, и даже немного пугало. «Нет, а что ты хотела? – говорил Максим. – Мы же дуалы…».

Они и были дуалами – одним целым; двумя половинками разорванной фотографии; людьми, которые, с годами прорастая друг в друга, могут существовать только вместе, в общей на двоих реальности…

Машина притормозила у офисного здания, увешенного многочисленными табличками с названиями учреждений и организаций. Среди них выделялась крупная вывеска с надписью: «Городская газета».

Надежда порывисто обняла Максима и с чувством, словно прощаясь на вокзале, его поцеловала. Максим погладил жену по пышным светлым волосам. Та, глядя ему в глаза, прошептала:

– Господи, вот так расстаёшься утром – и не знаешь, увидишься вечером или нет. Мама права – страшно, страшно за всех… Это даже хуже, чем война. Я люблю тебя, родной. Люблю-люблю-люблю… Ты мне звони сегодня почаще, хорошо?

– Конечно, рыбочка моя. Всё будет нормально, не переживай. Я тоже тебя очень люблю. Ну всё, третий пошёл… Вечером за тобой заеду!

Надежда вышла из машины, помахала Максиму рукой. Потом показала жестом: «Всё, езжай». Но Максим не уезжал – он с нежностью смотрел на жену: хрупкая фигурка в черном пальто, перетянутая поясом в тонкой, совсем девичьей талии; сапоги на высоком каблуке – Надежда обожала каблуки, и хотя ноги в последние годы всё чаще болели по вечерам, а стопы ночами иногда сводило судорогой, так и не могла отказаться от шпилек…

Грива густых волос – на этот раз светло-пепельного оттенка – растрепалась на ветру. Надежда, русая от природы, постоянно экспериментировала с цветом, пытаясь замаскировать раннюю (как она говорила, «генетическую» седину, доставшуюся от мамы), и порой эти эксперименты заканчивались для неё плачевно – как, собственно, и в этот раз. «Платина» на её волосах смотрелась как плохо прокрашенная седина, и Максим по этому поводу изрядно повеселился, забирая жену пару дней назад из парикмахерской: «Сколько ты заплатила за то, чтобы твоя седина выглядела абсолютно естественной?» – спросил он невинно.

Надежда решила мужественно вытерпеть хотя бы неделю, чтобы лишний раз не травмировать свои пока ещё роскошные волосы, но чувствовала себя не очень комфортно.

«За что боролась, на то напоролась», – резонно заметила на это Вера Ивановна, которую собственная седина никогда особо не смущала. А Марина, внимательно осмотрев маму вечером за ужином, вынесла вердикт: «Никогда – запомни, никогда! – не красься в этот цвет! Твои оттенки – медовые…».