Евгения Мулева - Небо молчаливое

– Иди к чёрту, – посоветовал ему довоевавшийся, смахивая со стола приказ и посадочный. Себя он придурком не считал. Он был зол, зол и обескуражен. За всю его громкую да не долгую двадцатичетырёхлетнюю жизнь с такой бедой он столкнулся впервые. Он брал пиратский лагерь в одиночку, он хоронил отца, он выходил на поле брани с чужим мечом, он был великим, он был везучим, но вот удача, дурная баба, покинула его, ушла туда, где больше платят.

Человек-герой, поднялся со стула, выпрямляясь во весь свой немалый рост. Августин шумно сглотнул, почти что квакнул. Одно хорошо – больше этого он всё равно не встретит. Нового им дадут генерала покладистее и дальновиднее. С этой славной мыслью Августин выдохнул, стукнул печатью по фотографии разжалованного героя, на которой тот был года на четыре моложе и килограмм на десять меньше, вытер лоб клетчатым платком и был таков. К сожалению, Августин не знал и знать не мог, во что это выльется.

Разжалованного героя звали Константином Кесаевым, под таким именем проходило его досье. Дверь секретарского кабинета хлопнула так, что пальто, повешенное с обратной стороны, рухнуло на пол, тихо подсказывая, что силы с потерей звания герой не лишился, а вот благоразумия… впрочем да чёрт с ним.

Он шёл к кораблю понурый и злой. Всё должно быть не так! Не так, о боги!

«Срань», – процедил герой. Мало что ли ему поражения? Под ногами чавкало сырое и холодное, ещё не весна, уже не зима – бурое варево грязи и льда, не сметённое с асфальта: листья мокрые и прелые, подмороженные по краям. Полигоном лет двадцать не пользовались. Двадцать лет никто отсюда не улетал. О проклятой Верне говорить не принято, в тех облаках только яд и прогорклая память. Может и правильно? Может это и правильно? Разве другое ты заслужил? Герой.

Не зря ведь говорят: не бывает бывших героев, бывают павшие. О духи, о боги всех времен и лет, почему он? Почему теперь? Почему не дали умереть в бою? Так было бы верней, так было бы проще. Он, взлетевший так высоко и так скоро: не становятся смертные генералами в двадцать четыре, упал ещё быстрее. Все нутро его кипело и рвалось. Всё в нем обратилось горечью густой и липкой, как ни скреби в горячем душе, как ни кричи в пустой квартире, ни молоти кулаками по стенам, вот она, здесь она, мерзкая, мерзкая проедает кожу в районе груди.

Шагал он гордо и голову держал прямо, и солнце золотило его короткие каштановые кудри. Он и забыл уже, что волосы вьются, столько лет ходил по-армейски, а теперь-то что? Месяц тянулись суды. Нарешали политики, надипломатили. Вот приказ, а вот печать, покиньте казённое жильё в течение суток.

Ночь он пролежал без сна, ни разу ещё такого не было. Обычно тело, привыкшее к лошадиным нагрузкам, вырубалось быстро и охотно, а тут! Он лежал и считал назад от пятисот. Дошёл до двухсот семидесяти, бросил, включил лампу, открыл книгу – стало полегче. Утро вползло в спальню за час до будильника. Шторы сделались рубиновыми, а стены золотыми. «Как будет на Верне? Есть ли там солнце?» – подумал он почти с интересом, треснул кулаком по матрасу и встал. Солнце на Верне то же самое, и шторы вероятно можно похожие раздобыть. О боги, почему он не умер? Почему?!

На сборы ушло минут двадцать. Следуя старой привычке, он сгреб одежду в рюкзак, упаковал в непромокаемый конверт документы, ссыпал отцовскую заначку в отцовский кошель, осмотрелся и понял, что больше здесь делать нечего. Если по-честному, в этом «казенном жилье» ему принадлежала одна щётка и та старая. Всё остальное было отцовское. Картины в широких позолоченных рамах, мраморные мадонны, хрустальные бокалы за барным стеклом, пять бутылок дорогущего коньяка. Он взял одну, протолкнул, не глядя в рюкзачную горловину, взял и вторую, откупорил, выпил, но терпкий янтарный дух не дал ни спокойствия, ни наслаждения, коньяк обжег глотку и в пустой голове стало убийственно жарко и звонко, и больно на столько, что проще в окно. Открыть и выйти. Открыть и выйти. Константин безжалостно захлопнул дверь.

Он шёл к кораблю голодный, пьяный и очень, очень злой. Чтоб пусто вам… Чтоб… Если б мир мог треснуть от его шагов, он бы давно развалился на две дрожащие половинки. К чертям и демонам такой мир. Мир, которому он больше не нужен. Рюкзак, бухло да форменные ботинки – вот всё, что он себе оставил. Оружие конфисковали в штабе, форму и того раньше отобрали. Ну и подавитесь. В пяти шагах от него семенил молоденький солдатик, а за ним Августин – такой вот немудрёный эскорт для героя.