Юлия Цыпленкова - По ту сторону мечты

— Благодарю, что не оставили меня, — произнесла я, когда женщина отошла.

Она вопросительно приподняла брови, и я, прижав ладонь к груди, склонила голову, жестом повторив свое «спасибо». Колдунья улыбнулась, кивнула в ответ и отошла, чтобы заняться своим делом. А я села за стол, подперла голову ладонью и протяжно вздохнула. Теперь, когда я чувствовала себя защищенной, вопрос с моим беспамятством вновь занял первое место.

— Кто же я? — спросила я зверя, не сводившего с меня взгляда.

Зверь почесался задней лапой и лег на свое место. Разбираться с моими бедами он не собирался. Придется это сделать самой.

Последующие тридцать пять дней были похожи один на другой. Я просыпалась, вырезала черточку на полене, которое раздобыла у моей спасительницы, после прятала его под свою лежанку и вздыхала: наступил еще один день. После этого я шла умываться, приводила себя в порядок и присоединялась к Ашит — так звали колдунью, приютившую меня. Мы завтракали тем, что она готовила, а потом я делала то, что она мне говорила — помогала по хозяйству, а заодно учила новый для меня язык.

Мы уже даже немного разговаривали. Запоминать новые слова оказалось не так сложно, когда нет возможности слушать родную речь. А может, дело было в самой Ашит. Она зачастую проговаривала свои действия, а я повторяла, потому быстро начала правильно понимать ее задания.

— Ат ишь карых, — говорила она, и я, взяв в руки веник, начинала подметать пол под одобрительную улыбку колдуньи.

И так во всем. Она проговаривала, совершая какое-то действие, и я повторяла за ней. Теперь я знала, что «турым» — это название зверя, а не его кличка. Звали кудрявое недоразумение, которое пристрастилось спать у моей лежанки, — Уруш. Ашит поначалу гоняла его, но когда увидела, что мы поладили, турым стал моей тенью.

Поначалу он за мной наблюдал. Ходил следом и смотрел, что я делаю. Если я прикасалась к чему-то, зверь начинал порыкивать. Но стоило сунуть ему кусок тушеного мяса, пока Ашит отходила от стола, как Уруш стал меньше подозревать меня в недобрых намерениях. А когда я начала чесать ему брюхо, турым и вовсе проникся ко мне живейшей симпатией. Наша хозяйка его почти не гладила. Кинет поесть, выпустит погулять, не забудет позвать обратно. Иногда могла почесать ему ногой брюхо, пока сидела в деревянном кресле у очага — вот и вся ее суровая ласка. Я же играла с Урушем.

Мы бегали с ним по снегу, играли в догонялки. А еще я, слепив снежок, кидала его в зверя, и тот, подпрыгнув, ловил ледяной комок зубами. Эта игра до того понравилась турыму, что он сам начинал рыть носом снег, показывая, что я должна сделать. Ашит смотрела на наше веселье со стороны. Иногда улыбалась, иногда качала головой, иногда даже прикрикивала, если видела, что Уруш, снеся меня с ног, навалился сверху, и я, визжа, пытаюсь освободиться от его небольшой тяжести. Мне было весело, турыму тоже, а Ашит ворчала и грозила нам пальцем.

— Слабая, — говорила она мне, пытаясь достучаться до сознания. — Замерзнешь, пойдешь в Ледяную пустошь. Могу не вернуть.

Ледяная пустошь — это было моим собственным переводом того, что говорила колдунья. Я уже знала слово «лед», а еще «пусто». И в том, что она мне рассказывала о своих верованиях, были слова, где улавливалось знакомое звучание. Так я поняла, что души умерших уходят в эту Ледяную пустошь, и их там встречает Белый Дух. Он сотворил этот мир, он царствовал в нем, и он устанавливал законы. Впрочем, это тоже были мои догадки, и они могли быть неверны или просто неточны. Я делала их, слушая то, что говорит мне Ашит, улавливала уже знакомые слова, следила за жестами и делала примерные выводы.

Так проходил очередной день, и наступала ночь: черная и безлунная. Я ни разу не видела в этих местах ночного светила, не видела звезд — они всегда были скрыты облаками, щедро застилавшими небосвод дымчатой мглой. Как не видели ни разу солнца. Мне даже начало казаться, что здесь никогда не бывает иных красок. Только белый. Никогда не бывает тепло. Что там, куда меня занесло, царит вечная зима, снег и лед.

Снегопадов тоже не было. Впрочем, была метель, но всегда ночью. Я слушала ее завывания и куталась в толстое лоскутное одеяло. В такие минуты мне казалось, что я обязательно должна хоть что-то вспомнить из своей прошлой жизни, но нарочно воспоминания никогда не появлялись, словно кто-то навесил замок на дверь, ведущей к ним.

Однако они просачивались во сне, и тогда я видела смутные образы, больше напоминавшие горячечный бред. Видения были хаотичными, рваными, и сложить из них полноценную картинку не получалось. Я терялась в этой круговерти, словно стояла посреди завывающей метели, и больше хотелось зажмуриться и закрыть лицо руками, чтобы защитить от колючих ледяных иголок, чем продолжать всматриваться в обрывки былого. И я просыпалась, тяжело дыша. Садилась, стирала с лица обильный пот и потом долго лежала, слушая завывания за стенами дома Ашит.