Марина Эльденберт - Цепи его души

«Прямо сейчас может и не съест, — любезно подсказал внутренний голос, — а вот завтра…»

Я посоветовала ему замолчать.

— Ты еще не бывала здесь? — спросил Орман, когда мы, продолжая собирать взгляды, поднялись и вышли в главный холл.

— Нет, раньше не доводилось, — ответила я, рассматривая мраморных девушек, держащих подсвечники. Они застыли по обе стороны лестницы, рассыпая свет на невысокие широкие ступени. В переходе между этажами, где лестница расходилась направо и налево, такие же подсвечники держали мраморные юноши. Когда-то, наверное, в их руках горели настоящие свечи, но сейчас их заменили на электрические.

— Волнуешься?

Еще как.

— Немного.

— Не волнуйся, Шарлотта. Я с тобой.

Вот поэтому и волнуюсь, чуть не брякнула я, но вовремя прикусила язык. Потому что все, что может быть неверно истолковано, Орманом обязательно будет неверно истолковано. Да что там, им будет неверно истолковано даже то, что в принципе нельзя неверно истолковать, а если неверно истолковать неверно истолкованное…

О чем я вообще думаю?!

Мы прошли через холл, в сторону раскрытых дверей, сквозь которые людские потоки стекались в зал. Приблизились к застывшему возле витража служителю в темно-синей ливрее и таких же брюках. Ослепительная белизна рубашки и перчаток выгодно подчеркивала цвет форменной одежды.

Я потянулась к ридикюлю, где лежала контрамарка, но Орман уже вручил проверяющему два билета и, прежде чем я успела что-то спросить, мы шагнули за двери.

— Что… — прошептала было я, но тут на глаза попался указатель, и у меня кончились слова.

— Я решил, что нам будет удобнее в бенуаре*, — как ни в чем не бывало сообщил Орман.

Он решил?!

— Вам — возможно и будет, — сказала я, резко остановившись. — Но не мне. У меня есть билет в партер, и…

— Есть? — уточнил Орман.

Я заглянула в ридикюль, и на моих глазах контрамарка вспыхнула изумрудным пламенем. Когда я обрела дар речи, от нее уже осталось одно воспоминание.

— В таком случае я вернусь домой, — сказала я. — Желаю доброго вечера, месье Орман.

Отняла руку, но не успела сделать и шага. Он подхватил меня, как в вальсе, я даже пискнуть не успела. В неярком свете настенных бра в его глазах снова мерцало золото, но самое ужасное заключалось в том, что сюда, в коридор к бенуарам, в любой момент мог кто-нибудь войти.

— Пустите, месье Орман.

— Отпущу, если согласишься на бенуар, Шарлотта.

— А ваши методы не меняются, правда?

Золото сверкнуло ярче, и тут же погасло. Он все-таки меня отпустил.

— Чем тебя не устраивает отдельная ложа?

— Всем. Вы пригласили меня в театр, и снова мошенничаете.

— Ни разу, — серьезно произнес он. — В партере даже толком не пообщаешься, не говоря уже о том, чтобы насладиться обществом друг друга.

И что он подразумевает под наслаждением, позвольте спросить?!

— В партере можно превосходно пообщаться до начала представления, — заметила я. — Точно так же, как и во время антракта.

— Этого слишком мало, Шарлотта.

— Слишком мало для чего?

— Времени, проведенного с тобой. Мне его всегда мало.

Ей он тоже так говорил? На этой мысли осеклась так резко, как это вообще возможно.

Всевидящий! Я что, ревную?!

Нет. Нет, конечно нет. Не может такого быть, я не могу его ревновать. Хотя бы потому, что мы знакомы меньше месяца, потому что он ужасный, невыносимый, и нас ничего не связывает.

— Кроме того, ты тоже мошенничаешь, — неожиданно заявил он.

— И в чем же? — поинтересовалась.

— Скажу, если ты наконец изволишь подать мне руку.

Мелодичный звонок прокатился над театром, со стороны дверей донеслись шаги.

А вот ни капельки я не ревную, и вообще. Пусть будет бенуар, какая мне разница!

— Подам, если пообещаете больше не принимать решений за меня, — сказала, глядя ему в глаза.

Он вернул мне взгляд.

— Обещаю.

Мы прошли по мягкой ковровой дорожке, заглушающей наши шаги. Орман отодвинул полог, пропуская меня внутрь, в затемненную ложу, после чего задернул его и притворил двери.

— Так гораздо лучше, правда? — негромко спросил он, отодвигая для меня кресло.

А я… я замерла от раскинувшейся передо мной роскоши. Бенуар был погружен в полумрак, тогда как над залом рассыпала ослепительно-яркий свет большущая люстра. Кажется, электрическая. Партер, должно быть, на несколько сотен мест, и все заполнены людьми. Возносящиеся наверх ложи, бельэтаж и балконы, украшенные лепниной. Огромная сцена, совсем рядом с нами, с утопленной внизу оркестровой ямой, тяжелый красно-золотой занавес, струящийся волнами складок. Верх над королевской ложей (в два этажа высотой) был выполнен в форме короны, балкон украсили возлежащей на мече пантерой, гербом Энгерии.