Amalie Brook - Пыльными дорогами. Путница [СИ]

— Вёльма! — закричал Всеслав. — Ты что удумала? Девка дурная!

Но меня будто что держало. Не могу уехать и все тут.

— Прости, Всеслав, что не слушаюсь. Только с места сойти не могу. Как ни ругайтесь, а остаюсь.

Заклинатель только кивнул.

— Неволить не стану коли чуешь. Бурислав, едем.

Я спрыгнула с седла. Хлюнула под сапогами грязь.

— Езжай, голубка, — шепнула Мирка. — Прости хозяйку свою беспокойную… Ступай подальше от греха.

Лошадь недовольно повела ухом, но все же послушалась.

Отряд наш быстро удалялся.

Я, Зоран и Осьмуша молчали. Только дождь пел свою печальную песнь.

И тут я поняла, что почуял Осьмуша. Ветер принес густой запах злобы, страха и мертвечины.

— Возьми, сестра, пригодится, — Зоран протянул мне нож.

Я коснулась отцовского, что висел на поясе теперь.

— Не нужно.

— Мой вернее будет, в нем волшба.

Я покачала головой.

— Твоя волшба, а мне моя вернее.

— Как скажешь, — кивнул темный жрец.

Поднявшись с земли, я отерла грубым рукавом лицо. Платье мое было в грязи, а руки исцарапаны о костяную рукоять отцовского ножа.

— Сестра, жива? — спросил Зоран, подав руку и помогая встать с колен.

— Жива.

Глаза колдуна все еще были черны и будто неживые после свершенной волшбы. Камень в посохе тихонько переливался и медленно угасал.

— Не придут больше? — спросила я.

Зоран помедлил с ответом.

— Не знаю, сестра, не знаю. Верно только, что мы ждать не станем. Этих, — он кивнул на тела, лежащие вокруг нас, — сожжем.

— Огонь ведь не загорится, — заикнулся было Осьмуша.

Дождь так и хлестал, так и бил нещадно. Вот уж выбрался час для навьих гостей!

— Загорится, — уверенно ответил Зоран. — Вёльма, помоги.

Вызывать огонь — не велика задача, как я узнала недавно. Это ведь раньше, глядя, как Ладимир то же делает, рот от восторга открывала, а теперь сама едва пальцем шевельну, и взовьется колдовское пламя.

Тела упырей, темных дел гарнарских шаманов, вспыхнули. Я долго глядела, как горят они. И снова себе не верила — будто не я и не со мной все.

— Вёльма, идем, Всеслав ждет, — тронул за плечо Осьмуша.

— Идем, — ответила, отчего-то не желая уходить.

Дождь и ветер будто отступили. Хоть и была я до нитки мокрой, хоть и в кровь губы обветрились, грязь по лицу размазана, а волосы на лоб беспорядочно налипли. Не чувствовала ничего.

Только и казалось, будто вместо крови по венам моим сила льется. Горячая, живая, страшная.

— Вёльма! — и Зоран позвал.

— Иду, — сказала и, отвернувшись, от колдовского огня, пошла прочь. — А можно ли дождь прекратить? — вдруг подумалось мне.

— Можно. Только Всеслав не станет. Он всегда твердит, что грех в дела богов и природы лезть.

— А ты бы смог?

— И ты бы смогла, Вёльма. Если руку ее примешь, еще не то сможешь.

Вмиг предо мной явился образ.

Стою я на коленях у идола ее, ладонь узкую своей сжимаю. И глаза мои черны будто те одежды, что с ног до головы укутывают. После уж не надену платьев, расшитых узорами обережными, не стану посоха цветного брать. Буду такой как у Зоран и Осьмуши, и не то что над зверьем, над людьми власть получу.

Только вот к чему она мне?

Того, над кем княжной быть хотела, и чарами не вернешь. А, если и вернешь, так какая ж то любовь выйдет?

Темная сила велика. Не далече как с миг назад с ее творениями боролась.

— Ушедшая, — снова шептала.

Будто она сомнения мои разрешит.

— Ушедшая, мать моя…

Только сама решить должна. Тьма и свет. И я меж ними стою.

Не ошибся Зоран, когда сказал, где один там и второй.

Да и не второй, а третий, четвертый… семеро их всего было.

Гарнарские шаманы, чтоб их собственные упыри разорвали, не славу постарались. Расщедрились на подарочки.

Не знала я, как они тварей этих плодят, да и знать не хочу. Страшно и подумать, что те живыми людьми недавно были. Глянешь на них — вон девка не старше меня, мужики молодые, старик и мальчик, ребенок совсем. Издали и вовсе за людей примешь.

Не будь я чародейкой, запросто приняла бы. Попалась бы на удочку колдовскую и сгинула. А ведь если приглядеться иным взором, не человечьим, так сразу нить видна — землисто-коричневая — за ту шаманы и дергают. Не живые они уже. В землю бы положить и пусть спят спокойно, как и положено мертвым. Но темные заклятия заставляют снова и снова подниматься и идти на поиск живых, на поиск пищи.

Одежда на них была изорванной, грязной. Глаза горели маленькими красными угольками на черном. Кожа, белая будто снег, с серыми пятнами, какие у покойников видны. А когти — такие у живого и не встретишь. И клыки, клыки из-под верхней губы торчат.