Екатерина Федорова - Дротнинг

Харальд стремительно отступил от кровати, утаскивая за собой ленты серого тумана. Но в следующий миг дымка пропала, точно и не было ее.

— Хватит, — часто выдыхая, пробормотала Забава. — Сын идет. Ты уже обложил меня своими пожеланиями, как подушками… все нажелал, ни о чем не забыл. Нельзя тебе больше так смотреть, вот так приказывать… ступай!

Она говорила бессвязно, потому что низ живота опять придавило ноющей болью. И слова ее были неласковы, и Забаве было за это стыдно. Но ничего поделать с собой она не могла.

— Сначала дождусь баб, — негромко и коротко ответил Харальд.

Забава лихорадочно кивнула. Потом, когда боль наконец отступила, перевела дыхание. Тут же приподнялась на постели, собравшись достать из сундука все заготовленное для родов…

Но Харальд снова шагнул к кровати. Приказал ровным тоном:

— Ложись. Если что-то нужно, скажи мне. Или дождись Гудню с Тюрой.

Лицо у него было каменно-спокойным, и смотрел Харальд поверх ее головы. Но встал вплотную к кровати, так, что она уже не могла подняться.

Забава сердито выдохнула и снова откинулась на подушку. А через пару мгновений в опочивальню влетели Гудню с Тюрой.

— Доброго дня, — бросил им Харальд. — Помните, о чем я предупреждал. Держите ставни открытыми.

Бабы дружно кивнули, а он вытащил из-за пояса секиру. Наступил на спинку кровати, потянулся к окну, распахнул пошире приоткрытые ставни — и змеей выбрался наружу.

В тот день до самого вечера Забава промаялась схватками. Почти не кричала, потому что видела в своей жизни боль и пострашней.

Только после обеда она начала стонать.

А когда младенец наконец завопил, повиснув на руках Гудню, в приоткрытом окне сверкнула молния. Странная, серая, точно запыленная — но ослепившая баб в опочивальне куда сильней, чем привычные серебряно-белые молнии. По вечернему небу тут же потекли сапфировые переливы. Застыли, загустев поверх туч ядовито-синими лужами…

Шелест дождя по земляной крыше чуть стих. А следом грянул гром. Гулкий, такой, что даже кровать, на которой лежала Забава, подпрыгнула.

И снова блеснула молния, заливая опочивальню мутно-серым, режущим светом. Через пару мгновений опять ударил гром, сотрясая стены главного дома. И вдогонку ему из окна снова рванулся блекло-серый свет. Тревожно молчавшая Тюра не выдержала и всполошено охнула…

А ребенок все кричал. Его уже положили на постель, обрезали пуповину, обтерли чистым полотном — а он все не умолкал. Время от времени его плач заглушали раскаты грома. Дергающееся тельце высвечивали пыльно-серые вспышки молний.

И от этого всего Забава, успокоившаяся, как только увидела сына — у которого все было, как положено, все как у людей! — встревожилась. Кое-как села, опираясь на подушки, подсунутые под бока и спину. Торопливо попросила Гудню, напрягая горло, нывшее после стонов:

— Дай его мне…

— Сейчас допеленаю, — проворчала Гудню, косясь в сторону окна.

Следом она быстро закрутила пеленку вокруг мелких ножек. И поднесла младенца. Забава, принимая его, испуганно сглотнула. Подумала со страхом, задыхаясь от жалости и любви — крохотный-то какой!

Младенец крикнул еще раз, сердито, недовольно. Дернулся, выпутывая руки из пеленки, и неловко взмахнул кулачками. Забава прижала его к себе, задыхаясь от счастья…

Гром над Йорингардом продолжал греметь. Поблескивали серые молнии, высвечивая синие переливы в тучах.

Харальд устроился у стены главного дома. Сидел прямо на земле, вытянув одну ногу и забросив руку на согнутое колено второй. Иногда менял руку и ногу — а потом снова замирал, глядя на овчарню, стоявшую напротив.

Он сидел там до самого вечера. После обеда полил дождь, и Харальд, развалясь под стеной, то и дело утирал воду, текущую по лицу. Под мокрой одеждой ползли частые струйки…

Но Харальду было все равно. Глаза не заливает — и ладно.

Рядом мокро поблескивала рукоять секиры, прислоненной к срубу. Над головой нависали распахнутые ставни окна. А за окном, в опочивальне, рожала Сванхильд.

После обеда она начала стонать. Но Харальд сидел, не меняясь в лице. Только екало что-то в груди, челюсти сводило, и змей над плечом зло поддергивался каждый раз, когда раздавался стон. В уме текли недобрые мысли — значит, пожелания бесполезны, если речь идет о Рагнареке. Сванхильд рожает, как обычная баба.

А ближе к закату из окна наконец донесся крик младенца. И Харальд еще успел ощутить, как на лицо вылезает неуверенная, какая-то перекошенная улыбка — лицо за день успело онеметь…