Дж Андрижески: Чёрное Рождество

Он помедлил, и я почти видела его там, растянувшегося на диване и подложившего руку под голову, пока он рассеянно глядел в потолок.

«Главный миф, в который верили люди. Они называли его Мифом о Трёх, — добавил Блэк. — За годы он сильно исказился и использовался разными группами для довольно темных целей, политических и иных. Но оригинальные Мифы — они прекрасны, Мири. Как живой свет. Слышать их — как слышать музыку… особенно когда их рассказывают древние».

Я слушала его, осознавая, что никогда не ощущала его таким.

Посмотрев на символ в своей руке, я кивнула, раздумывая над его словами.

Что бы это ни значило для Блэка, для меня это было искусство тлинкитов, племени коренных американцев с северо-запада. Некоторые из моих предков по материнской линии предположительно происходили из этого племени. Моя мама с гордостью рассказывала нам, что она происходила из нескольких племён — равнинных племён и тех, что с побережья, клана воинов, живших у моря. Её дед, который все ещё жил на северо-западе возле Канады, был художником в этих традициях.

Символ в моей руке обозначал Чёрную Рыбу, или Косатку.

Я никогда не встречала его где-либо ещё, поэтому знала, что это принадлежало Зои.

Это была та же подвеска, которую она носила, сколько я себя помню, пока она была жива, но которой не было на её теле после смерти.

Согласно нашей матери, дед сделал эту подвеску, когда она вышла замуж за моего отца. Она изображала серебряную Косатку посреди изогнутого прыжка, с тремя яркими звёздами под ней, примостившимися в изгибе её тела.

Океан и звезды. Вода и небо — как и сказал Блэк.

Подвеска была красивой, изысканной и в какой-то мере семьёй, как будто она была живым воплощением того, чем я являюсь. Я завидовала, что моя мать отдала её Зои, а не мне.

Теперь я отдала бы что угодно, чтобы вернуть её сестре.

Глядя на неё теперь, я потёрла подвеску пальцами, пытаясь сквозь металл ощутить мою сестру и маму. Вместо этого я чувствовала Блэка, его тепло, как будто он вместе со мной смотрел на подвеску.

«Счастливого Рождества», — мягко послал он.

Снова вытерев лицо, я кивнула, сжимая подвеску в руке.

«Извини за Ника, — сказала я ему. — Извини, что я психанула, когда ты уехал».

Я ощутила, что Блэк расслабился в тот же момент, когда жёсткая пульсация боли оставила его.

«Извини, что я уехал, — послал он ещё тише. — Ты понятия не имеешь, как бы мне хотелось иметь возможность остаться, Мириам. Как сильно мне хочется быть сейчас с тобой».

«Когда ты возвращаешься?» — спросила я.

Это прозвучало скорее требованием, нежели настоящим вопросом.

Он вздохнул, и я почти услышала, как он издал тот щелкающий звук, лёжа там с закрытыми глазами и растянувшись на диване, на другом конце света.

Он мне не ответил.

Я надела подвеску на шею, когда скользнула обратно под одеяло.

Я все ещё чувствовала Блэка, почти ощущала в нем вопрос, осознавая, что он не собирается уходить.

«Что? — послала я. — Ты хотел ещё поговорить?»

«Поговорить?» — пробормотал Блэк.

Последовала многозначительная пауза, затем я ощутила, как жар в моей груди усиливается. За ним последовала боль, тянущая, ноющая боль, которую я ассоциировала лишь с ним. Это была не настоящая боль, не совсем, хотя Блэк тоже так называл это чувство. Это ощущалось скорее как желание — интенсивное, раздражающе интенсивное, томительное желание, которое я ощущала почти физически.

«Нет. Я не хочу говорить, Мири», — закончил он.

Позволив своему весу расслабиться на матрасе, я невольно улыбнулась, качая головой и глядя в тёмный потолок. Подвеска холодила мою голую кожу.

«Это типа экстрасенсорного секса по телефону? — спросила я. — К этому ты сейчас клонишь?»

«Там, откуда я родом, мы называем это Барьерным сексом, но да, — послал он. — Я хочу трахаться, Мири. — Когда я отреагировала, покраснев от его слов, этот жар в нем усилился, и у меня перехватило дыхание, когда он почувствовал, как я подумала об этом. — Что насчёт тебя? — послал он, и его сознание вновь сделалось уговаривающим, настороженным. — Мы можем это сделать? Ты все ещё злишься на меня, Мири?»

«Ты останешься в одежде?» — спросила я, все ещё касаясь подвески.

«Нет».

Я смотрела своим внутренним зрением, как Блэк садится. Он стянул рубашку через голову, затем потянулся к ремню, неловкими пальцами расстёгивая пряжку. Он тяжело задышал ещё до того, как встал, расстёгивая ширинку и опуская штаны, переступая через них вместе с боксёрами, которые он носил, и оставляя их на полу у дивана. Я невольно заметила, что он уже затвердел, что его тело сделалось теплее там, где я ощущала его через нашу связь.