Марина Багирова: Присвоенная

Я ждал ответного потока обвинений, но …не откровения, заново сломавшего мой мир.

Он тихо произнес:

— Тогда я думал, что нельзя любить сильнее, теперь я понимаю — можно. Тогда я был уверен, что заплачу любую цену за нее. Но иногда, Кристоф, цена бывает нам не по карману. Теперь я это знаю …так же, как и ты.

….После, когда ушел не только он, но и его запах, я замер с фотографией в руках, не отрывая взгляда от женщины, хранившей ключ к моей душе. И я стал слушать, как ускоряется ритм моего сердца, как древняя кровь ринулась по телу, пробуждая его от сонного окостенения, как сама жизнь возвращается ко мне, неся с собой надежду…

** ** **

Что-то изменилось.

Еще перед рассветом беспокойство толкнуло меня в плечо, побуждая выйти на улицу.

Почти неразличимые для человеческого глаза и в деталях очерченные для моего, деревья и кустарники, цветы и травы, окружавшие дом, замерли в ожидании. Было тихо. Как будто перед грозой, когда воздух, полный поющих разрядов, заставляет застыть весь мир, чтобы он лучше расслышал то, что последует вскоре.

Но со мной все иначе.

Шуршание крыльев ночных мотыльков, скрежет зубов ежа, расправляющегося со своей ночной добычей — мышью, треск ее ломающихся костей, затухание ее сердца, шорох пуха в гнезде, бесчисленное гулкое капание росы — близкое, далекое, едва уловимое, эхо от падения этих капель, грохот трущихся листьев, оглушительный вопль предрассветной птицы, резкий стук ее клюва, и многое, …многое другое… И это только то, что рядом.

И это только звуки.

Запахи же — вселенная . Тонкие, легкие, сладкие, темные, мускусные, зудящие, душные, кричащие в лицо и таящиеся, но, тем не менее, ясные для меня, как и сама вселенная, что состоит из них.

И в этой бесконечности затерялся один. Не запах, а его шлейф. Не шлейф, а лишь память о нем… Самый важный во всей вселенной. Ее запах.

Я взлетел на конек крыши — выше точки нет рядом, привычно замер и закрыл глаза, пытаясь совершить невозможное — найти самый конец паутинки ее аромата.

Ведь она ездит в другие города и страны, я знаю, навещает немногочисленных знакомых. А я каждый день вот так же застываю на крыше, надеясь на чудо, надеясь, … надеясь …

Как же сильн о было искушение взять ее в кольцо охраны! Борьба с ним была неистовой, изматывающей. Я уверял себя, что это лишь для безопасности Дианы — чтоб уберечь ее от нападения или нелепой случайности, чтоб предотвратить, чтоб оградить, чтоб сохранить, пока… Что?

Пока я приду за ней?

А по какому праву? Да, у меня есть одно, не вызывавшее никаких сомнений раньше — право сильнейшего, позволявшее мне брать любую вещь в этом мире, если я хотел ее.

Но Диана не вещь.

Как много времени и боли — ее и моей — потребовалось, чтоб я понял это.

Она не принадлежит мне. Она свободна. И только от ее желаний зависит, как она построит свою жизнь.

Свою вечную жизнь… Я улыбнулся.

После визита охотника я горел костром — высотой до неба. Отвыкнув видеть меня живым, прислуга в ужасе шарахалась и забивалась в дальние углы. Встречая мой лихорадочный взгляд, некоторые даже падали без чувств. Глупые муравьи, я почти не замечал их, а с блаженством прислушивался к жару внутри меня, к миру, вспыхнувшему красками, впечатлениями, красотой…

Я прошел сквозь горнило мучительных сожалений. Если бы… если бы я знал с самого начала! Ведь в наших источниках не было и слова о продолжительности жизни тех, кто нес в своих венах бесценное лекарство. Конечно, время могло стереть воспоминания, как делало это бесчисленное количество раз за существование человечества. И, безусловно, записей были единицы. Но, может быть, мы с привычным равнодушием просто выпивали свое лекарство до конца — досуха, …так и не разглядев тайны…

Иногда просыпался прошлый я — уже почти незнакомец — и беззвучно ревел внутри: «Если б я только знал, то ни за что бы ее не отпустил, не отдал,… и все эти тридцать лет она была бы рядом со мной!».

Ненавидя меня. Конечно же.

Терзаясь, я заглянул в этот тупик сотни, а, пожалуй, и тысячи раз. Пока понял — нет, это не выход…

Внезапно я пошатнулся, потеряв опору в мире, который сузился до полосы. До точки.

Не может быть…

Но тут насмешник-ветер переменился, бросив мне в лицо ворох запахов, ненужных до безумия, несущих всю какофонию утренней спешки соседних городков — от свежей выпечки до вони мусоропроводов.

Я чуть не закричал: «Вернись!».

Встревожено перебирая оттенки, ноты и нюансы, читая вселенную не с той, не с нужной стороны, я уговаривал себя — мне просто показалось, ведь я так ждал, что должен был хоть раз, но ошибиться, хоть раз, но обмануться — за столько месяцев… не может быть, чтоб…