Константин Подгорный: Матушка Готель

- Я люблю вас, - сказала она вдруг в темноте.

Кристоф подался к ней, но она в испуге отдалилась прочь.

- Но вы уйдете, - вернулся он назад.

- Простите, - заплакала Готель, - просто мне кажется, я этого еще никому не говорила.

- Вы словно сожалеете о том, - осторожно заметил тот.

- Простите, - плакала она, - простите меня.

- Но за что? - недоумевал мужчина.

- Простите, прошу вас, - разрыдалась она, - просто простите.

Эта сцена вынудила Кристофа зажечь в доме все свечи и принести холодной воды своей каянице.

- Могу ли я отпустить вас? - спросил он, когда та немного пришла в себя.

- Да, - закивала головой Готель, - я в порядке.

Она прятала в сторону распухшие глаза и спешила выскочить за порог. Под впечатления, слезами и раздумьями обратная дорога прошла совершенно незаметно. И, наконец, пройдя через ущелье, Готель была вернуться в этот мирок, созданный ею и лишь ею судимый.

- Боже милостивый, - услышала она в следующую секунду прямо за спиной.

Она обернулась и в нескольких шагах увидела Кристофа, с неподдельным восхищением созерцающего башню.

- Что…, что ты тут делаешь? - с большими испуганными глазами заговорила она как можно тише, при этом подняв ему навстречу руки, словно пыталась что-то остановить или предотвратить.

- Хотел увидеть рапунцель, - улыбнулся он.

- Нет. Тебе не стоило этого делать, - чуть живая проговорила она.

- Я не мог, отпустить вас одну после вашего срыва.

- Тебе не стоило этого делать, - всем сердцем досадуя, повторила она.

Её глаза были переполнены паникой, она перебирала в воздухе пальцами, как по струнном своих мыслей, судорожно отыскивая в уме способ сохранить оба свои мира, но с каждым мгновение её лицо всё больше наполнялось отчаянием и горькой решимостью; и, наконец, сделав единственно возможный для себя выбор, она бросилась к Кристофу, со всех сил прижавшись к его груди.

- Но как же твоя любовь, - прошептал он в её лицо совсем тихо.

- Прости, - заплакала она, - слишком рано, я пока не готова её отдать.

Она целовала его лицо, пока глаза его не закрылись, а обессиленное тело не легло на утреннюю росу. Готель упала рядом с ним на колени и гладила его по рубахе и лоб, губы, и плакала над ним.

- Прости, прости, - повторяла она, захлебываясь слезами, но вдруг затихла и, собрав воедино всю свою злость, ударила его кулаком, с рукоятью залитого кровью клинка, по груди, - ты бы понравился ей! - прорычала она и, словно испугавшись сама себя, быстро взглянула на башню.

Солнце уже стояло высоко и капельки крови начали присыхать на сверкающем лезвии Эмерика. Готель медленно поднялась с земли, её руки сильно дрожали, а весь перед её нового платья грубел, темнел и становился бордовым. Если бы девочка сейчас выглянула в окно, она бы увидела страшную картину; придя к этой мысли, Готель, не мешкая, взяла мертвого Кристофа за руки и оттащила в сторону от окна. Она знала, что уже никогда не сможет рассчитывать на Божью благосклонность, тем не менее, поднимая ступенями башни, она молилась, чтобы Мария еще спала и не видела её возвращения.

- Камин, - улыбнулась девочка, выйдя из детской и потирая кулачками сонные глаза, - солнце же! - на её лице было почти радостное удивление, как бывает в день праздника или когда в доме происходит для ребенка нечто совершенно необыкновенное.

День выдался действительно на редкость солнечным и буквально с окончания завтрака девочка начала по обыкновению степенно готовиться к прогулке, и Готель не могла придумать ни одной обоснованной причины, чтобы её остановить.

- Сегодня мы останемся дома, - сказала она сухо и невзначай.

Девочка обомлела; она посмотрела на свои руки, с горшками, совками и прочей так необходимой на дворе утварью:

- Но после обеда солнце спрячется за вершиной горы, - объясняла она.

- Мы останемся дома весь день, - настойчиво добавила Готель.

- Но рапунцель, - забила, было, тревогу девочка…

- Рапунцель, нет! - не сдержавшись, выкрикнула Готель.

Наступила минутная тишина, в заключение которой у девочки задрожала нижняя губа, а по щекам покатились невероятной величины слёзы; она стянула со стула Софи и, крепко обняв её двумя руками, удалилась к себе в комнату.

- Рапунцель! - крикнула, было, ей в след Готель, но тут же, плюнув с досады, поправилась, - Мария! Мари!

У Готель начиналась мигрень. От утреннего камина воздух бы сперт, и даже окно с заливающим через него солнцем было открыто практически бесполезно. Раньше она никогда не повышала голос на ребенка, и от этой перемены ей становилось ещё хуже. Всего лишь пару часов назад она потеряла Кристофа, а теперь в другой комнате плакала её девочка. Оба её мира столкнулись с оглушительным грохотом в её голове.