Соболева Соболева: Безумие зверя

— Марианна, ты придумала имя для нашего сына? Я обернулась. Конечно, придумала, но как я скажу тебе об этом? Внезапно мой взгляд остановился на ноже для вскрытия писем. Я размышляла ровно секунду, а потом подошла к столу, взяла нож и сильно надавливая, вырезала на столе — «Самуил».

— Что ты делаешь? Странный звук, будто царапаешь по столешнице. Марианна? Я схватила его за руку и потащила к столу. Потом провела его пальцами по нацарапанному слову.

— Подожди-ка, это ты написала? Минутку, дай я попробую прочесть… Он медленно трогал каждую букву, обводил их пальцами снова и снова и вдруг засмеялся. Впервые за все время с тех пор как я вернулась.

— Самуил. Ты назвала нашего сына Самуил? От радости у меня брызнули слезы из глаз, и я вновь нацарапала — «да». Ник принял эту игру, она увлекла нас обоих настолько, что через час была исцарапана вся столешница. Теперь я писала разные слова, а он «читал» их пальцами.

— Сегодня же потребую привезти мне тысячу полированных дощечек. Малыш, это гениально, это невероятно, но мы сможем общаться. Малыш? Я это слышу? Я, в самом деле, это слышу? Наверное, я всхлипнула и он испугался.

— Что случилось? Что-то не так? Я что-то не то сказал или тебе больно? Где болит? Малыш, где болит? Это ребенок? Я снова взяла нож и нацарапала на столешнице слово «малыш». Он провел по нему пальцами и замер, так же как и я. Ник все понял. Вначале мне показалось, что сейчас он меня обнимет, сожмет в своих сильных руках. Но он лишь судорожно выдохнул, потом сжал руки в кулаки и тихо сказал.

— Уже почти утро. Тебе нужно отдохнуть. Да и у меня много работы. Прости. Устыдился своей вспышки, я видела, как он побледнел, в нем словно происходила страшная борьба, а потом он отвернулся и взялся за телефон. Общение окончено. Ничего не вышло. И в этот раз тоже. Но у меня еще есть время. Много времени. Главное у меня получилось разбить его броню, и я буду пытаться снова и снова пока окончательно не преодолею все препятствия.

Когда Марианна вышла, Ник отшвырнул телефон и снова жадно ощупал каждое вырезанное ею слово, он словно боялся, что пропустил что-то, не заметил. Ничего, только слова. Нащупывая каждую царапину, Ник улыбался, он вспомнил как когда-то давно, по дороге в Лондон, они играли в похожую игру. Марианна переводила фразы на разных языках. Тогда все только начиналось, и он воспринимал ее как угловатого подростка, который стопудовой гирей висел у него на ногах и мешал заниматься серьезными делами. Как быстро она превратилась в его вселенную, заменила ему целый мир и стала самой желанной женщиной из всех, что он встречал за долгие годы одиночества. Его женщиной.

Ее желание остаться рядом его шокировало, Ник ожидал чего угодно только не этого. Где есть предел ее терпения и всепрощения? В ее чувствах нет униженности, нет мольбы, она сохраняла собственное достоинство даже когда прощала его. Простила ли она сейчас? Или вернулась, потому что так велела ее совесть и долг? Об этом Ник думал все чаще и чаще. Что Марианна делает рядом с ним? Утешает?

Пытается не дать ему сломаться? Что вообще может искать женщина рядом с тем, кто ее так унизил и втоптал ее чувства в грязь, кто не верил ни единому ее слову, с тем, кто обрек ее на вечное молчание? Ник хотел, чтобы она ушла, начала свою жизнь сначала, а его оставила подыхать от тоски, но Марианна все решила за них обоих, а он больше не смел ей перечить, боялся причинить ей боль. Тем более сейчас, когда она олицетворяла для него нечто возвышенное, нечто волшебное и чудесное. Марианна носила под сердцем его сына. Николас никогда не думал о детях, он вообще был к ним совершенно равнодушен. Его не умиляли их милые мордашки, он вообще их не замечал — их словно, не существовало в этом мире. Просто Николас настолько свыкся с мыслью, что у вампиров никогда не может быть детей, что эти странные, на его взгляд, существа, стали для него просто неинтересны по своей сути. Ему никогда не приходилось с ними сталкиваться и общаться. Но стоило Нику почувствовать легкие толчки в животе Марианны, услышать стук маленького сердца и он пропал. Мысли о малыше преследовали его целыми днями и ночами. Он мечтал о ребенке. На кого он будет похож, их сын? Неужели он назовет Ника «отцом»? Какого цвета будут у него глаза? Маленький Мокану, его плоть и кровь, его продолжение.

Рядом с Марианной можно было принять любое наказание, даже слепоту. Ее присутствие, которое он ощущал каждой клеточкой своего тела, действовало на него как рюмка виски, как сильнейший стимул не сдаваться. Ему безумно хотелось к ней прикоснуться, но он боялся, боялся ее напугать. Если он покажет ей свое желание, не станет ли она вспоминать, как он терзал ее тело? Не оттолкнут ли ее его поцелуи. После той страшной ночи Ник не смог прикоснуться ни к одной женщине. Он пытался, он даже хотел через силу, но ничего не вышло — в ушах стоял свист хлыста и женские стоны боли. Он не ее тогда калечил и хотел убить, а себя. Но надежда появилась в его жизни снова и чувства начали оживать. Ее запах, знакомый до боли, ее нежные пальчики. Каждый раз, когда Марианна к нему прикасалась, Николас вздрагивал как от удара током и ненавидел себя за это. Он не имеет права ее хотеть, особенно сейчас. Оскорбить ее своими низменными желаниями, которые пробудились как от долгого сна. А вдруг она испугается? Если он почувствует ее страх, то убьет себя в ту же секунду.