Наталия Ломовская - Лебяжье ущелье

Штаны Вадим еще не успел надеть, глупо белел в полумраке белыми трусишками. Ганне захотелось рассмеяться, но это было бы не к месту, потому она поддала жару – испустила такое истошное рыдание, что самой стало неловко.

– Мы поженимся! – выпалил Вадим и даже заулыбался, словно нашел единственно верное слово, единственное средство все исправить. – Нужно только немного подождать, когда ты закончишь школу, но ведь это только год, всего лишь год… Тебе будет семнадцать, уже можно жениться…

– А если ребенок? – выкрикнула Ганна, выдав то, что действительно ее волновало.

– Да, это… Я не подумал как-то, не сообразил… Ты сейчас, того… Иди в ванную и там сделай…

– Что?

Ерзая и ежась, он кое-как объяснил. Ганна поморщилась. Какое унижение, он не должен был рассчитывать в этом на нее! Но пошла – в конце концов, это в ее же интересах. За время ее отсутствия Вадим напялил штаны и совершенно пришел в себя, даже чайник вскипятил. Начал говорить что-то, какие-то планы развивал… Ганна вдруг устала, ужасно устала. Ей захотелось спать. А ведь нужно еще замыть пятно, оставшееся на новеньком диване. Земляника со сливками. Мерзость.

«Уйди, – сказала она Вадиму мысленно. – Уйди, и постарайся загладить свою вину передо мной. Все равно как!»

Он убрался, но ненадолго. В шесть часов утра, когда Ганна досматривала утренние тревожные сны, в дверь позвонили. Робкий такой звонок.

– Зачем ты пришел? – зашипела Ганна, открыв, как была, в ночной рубашке. – С ума сошел? Увидят же?

– Я, я это… Привез тебе вот… Подарок, как невесте…

«Подарком» были серьги. И какие серьги!

Ганна проколола уши год назад. Мать «под настроение» свела ее в салон красоты и выдала из семейного золотого запаса сережки, что тетка подарила девочке, когда та только родилась. Детские такие сережки, просто золотая пуговка на дужке, простенько и со вкусом. И невзрачно.

Но эти… Изящно изогнутая веточка, золотой листочек на ней, и звездно сверкающий камушек. Цветочек ли, ягодка? Нет, наверное, цветочек. Ягодки будут впереди. Ганна перед зеркалом вдела сережки в зарозовевшие ушки, небрежно (ах, и откуда у нее только взялась эта небрежность!) чмокнула Вадима в щеку.

– Спасибо, – только и сказала. И тут же вытолкала за дверь – иди-иди, нечего тут!

И он понял, как ей можно угодить.

И она поняла, чем она владеет.

С тех пор как Ганна перестала быть единственным ребенком в семье, ей всегда чего-то недоставало. Не вдоволь было лакомств, не хватало игрушек, не было красивой одежды. Но хуже всего, что не хватало родительской ласки, внимания, доброго слова. А потом стало недоставать свободы, личного пространства, не хватало своего. Все вокруг было общее. И она стала жадной, жадной не только до вещей, но и до отношений.

Вадим дал ей все это. Он был ее, совсем ее, он не принадлежал больше никому и уж подавно не принадлежал никому из членов семьи Марголиных, и это оказалось для Ганны решающим фактором. Кроме того, Вадим сам стал источником радостей и удовольствий. За два летних месяца, раскаленных добела, он подарил ей джинсовое платье, итальянские туфельки, часики на браслете и с резной крышечкой, в которую вправлены были крошечные лиловые камушки… И он любил. Любил «только ее», как сам уверял, любил страстно. Поражался – как удалось этой девчонке, в сущности, не красавице, внушить ему такую страсть? Он не хотел и не планировал ничего такого, ему нравилось встречаться с ней в свободное время, любоваться ее свежестью, как будто она была игривым котенком. Плотских радостей Вадим добирал в другом месте, с другой женщиной, доступной, дозволенной. А от этой школьницы не хотел ничего, кроме, быть может, невинного поцелуя. И вот, пожалуйста, связан по рукам и ногам. Страхом, желанием… любовью! И он женится на ней, если она позволит. Надо только решить кое-какие проблемы…

Тут вернулись из деревни родичи, как снег на голову свалились. Ганна не могла не признать, что, упиваясь новой властью, она, пожалуй, немного выпала из реальности. Но теперь ей стало, как ни странно, легче жить в окружении любимой, опротивевшей семьи. Наташка, которая делила с ней комнату, вдруг увлеклась волейболом и целыми днями пропадала на спортивной площадке, – а ведь раньше ее, бывало, из дому нельзя было выкурить! Близнецы поутихли, повзрослели, растратили на деревенском приволье большую часть своей неуемной энергии и взахлеб читали Дюма, книги которого меняли на макулатуру. Лешка уехал в пионерский лагерь. Катерина перестала хныкать потому, что окрепла в деревне, а вот с матерью пришлось повозиться. Прежде всего она обратила внимание на новые сережки дочери, которые та носила, не снимая.