Карен Монинг - В оковах льда

Впечатлить меня сильнее просто невозможно. Тут так здорово, что я даже завидую. Желание все пронюхать вырастает до совершенно нового, высокотехнологичного уровня.

— Нравится то, что ты видишь, детка.

Я принимаюсь обкусывать заусенцы, делая вид, что мне скучно.

Лифт останавливается, и двери с шипением раздвигаются. Судя по моим подсчетам, мы сейчас в полумиле под Дублином.

Первое, что меня изумляет, — это холод. Я закутываюсь в плащ, но это мало чем помогает. Мне нравится, как выглядит кожа. Но я терпеть не могу ее теплоизоляцию.

Второе, что изумляет, — тишина. В большинстве зон Честерса слышны тонкие обрывки музыки или разговоров двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Хоть какой-то белый шум. На этом этаже тихо, как по ту сторону смерти.

А третье, что меня поражает, — темнота.

Риодан ждет меня на выходе из лифта.

— Ты там и правда что-то видишь? — У него есть сверхспособности, которых нет у меня? Я хорошо вижу в темноте, но не в такой же непроглядной.

Он кивает.

Я ненавижу Риодана.

— Ну а я нет. Так что включи какой-то хренов свет. Кстати, Теней тут много?

— Меня они не беспокоят.

Тени его не беспокоят. Тени едят все. Без всякой дискриминации.

— Здорово. Но они беспокоят меня. Свет. Быстро.

— Лампы здесь не работают.

И раньше, чем я успеваю достать фонарик, он достает из кармана свой и протягивает его мне. Самый классный фонарик из всех, что я видела, — в форме пули. Маленький, гладкий, серебристый, и, когда я включаю, луч бьет в коридор так, словно в лифте взошло солнце.

— Обалдеть! — восхищенно говорю я. — У тебя самые лучшие игрушки.

— Выходи из лифта, детка. Нас ждет работа.

Я следую за ним, и мое дыхание замерзает в воздухе.

Раньше я думала, что под Честерсом только шесть этажей. Теперь знаю, что их как минимум двадцать, — я считала по пути вниз. Тот, на котором мы оказались, разделен на три сектора. Я мельком смотрю сквозь открытые двери в те залы, которые четырнадцатилетним видеть не надо. Ну и ладно, вся моя жизнь проходит под грифом «Не для детей».

Чем дальше мы шагаем по коридору, направляясь к высокой двойной двери, тем сильнее становится холод. Он проникает сквозь плащ, лезвиями полосует мне кожу. Я дрожу, и зубы начинают стучать.

Риодан смотрит на меня.

— Сколько холода ты можешь выдержать до того, как умрешь.

Грубо и сразу к делу. В этом весь Риодан.

— Не знаю. Я скажу, когда пойму, что на грани.

— Но больше, чем большинство людей.

Как обычно у него, это не вопрос, но я все равно киваю. Я всего могу выдержать больше, чем большинство людей.

И все же к тому времени, когда мы останавливаемся перед закрытыми дверями в конце коридора, мне уже больно. Я уже пятьдесят ярдов как вовсю притопываю ногами. А теперь начинаю бежать на месте, чтобы кровь не замерзла в венах. Горло и легкие горят с каждым вздохом. Я чувствую, что холод давит на эти двери изнутри, словно какая-то плотная материя. Я смотрю на Риодана. Его лицо покрыто льдом. Когда он приподнимает бровь, лед трескается и осыпается на пол.

Я качаю головой.

— Не смогу.

Ни за что я туда не отправлюсь.

— Я думаю, что сможешь.

— Чувак, я крутая. Иногда даже Самая Крутая. Но и у меня есть пределы. У меня там сердце заледенеет.

В следующий момент его рука оказывается на моей груди, словно он пытается ко мне приставать.

— Отвали! — говорю я, но вторая его рука наручником смыкается на моем запястье. Я трясу головой и отворачиваюсь, словно не могу вытерпеть его вида. Я не в силах его остановить. Ни словами, ни делом. С тем же успехом я могу ему это позволить, просто смириться.

— Ты достаточно сильна. — Он опускает руку.

— Нет. — Это было трудное утро. Иногда мне нравится себя испытывать. Но не в этот раз. Не после того, как я внезапно застыла.

— Ты выживешь.

Я смотрю на него снизу вверх. Странно, несмотря на то как он меня бесит, несмотря на всю его непредсказуемость, я ему верю. Если Риодан считает, что я справлюсь, то кто я такая, чтобы с ним спорить? Он ведь вообще ни в чем не ошибается. Выходит, я больше верю в дьявола, чем в любого бога.

— Но тебе придется двигаться на максимальной скорости.

— Зачем?

— Увидишь.

Двойные двери высокие и украшены резьбой. Выглядят тяжелыми. Когда он берется за ручку и толчком открывает дверь, его пальцы тут же покрываются коркой льда. А когда он отводит руку, на ручке остаются куски примерзшей кожи.

— Не останавливайся, когда войдешь. Ни на секунду. Твое сердце сможет работать, только пока ты движешься. Остановишься — и сразу умрешь.