Надя Яр - Мордред

— Артур?..

Герт склонился к нему, намереваясь разбудить грубым поцелуем, и заметил что-то на полу справа. Телефон. Однако. Он поднял мобильник, вошёл в меню и проверил последний звонок. Подозрение подтвердилось. Это был его собственный номер.

Он вдруг увидел, что Артур приоткрыл глаз. Один.

— Я числюсь под ником «дурак» в твоей адресной книге, — сказал Герт.

Артур сжал губы, но ничего не ответил. Голубой глаз закрылся и приоткрылся опять.

— Тебе не стыдно трахаться с дураком, мудрец? Не ощущаешь позора при мысли, что он у тебя отнял Город?

— Я имел в виду шута, — ответил Артур. — «Дурак» в этом смысле — шут, бросающий правду в лицо королю. [1] В английском, на варианте которого говорят герои, «шут» и «дурак» одно и то же слово — fool.

Выкрутился, ничего не скажешь.

— К тому же запись старая, ещё с зимы. Руки не дошли сменить.

— Ты три месяца звонишь мне по этой мобиле и каждый раз нажимаешь на ник «Дурак». До сих пор времени не нашёл?

Артур пожал плечами — едва заметное движение со сна — и поднял руку. Герт положил мобильник в протянутую ладонь и миг спустя увидел, как он выскальзывает из пальцев, падает на сиденье меж ног Артура.

Всё сложилось — слабый голос, беспробудный сон, перенос встречи на воскресенье… телефон, выроненный во время их разговора. Дурак, обозвал себя Герт, я реально дурак!

— Что случилось, Артур? Ты болен?

— Ничего. Я всю ночь не спал. Погоди… — хитрый лис попытался выудить мобильник с кресла, но рука не слушалась. Надо было чуть сдвинуть ногу. На это ему не хватало сил. Теперь Герт видел все признаки слабости — бледность, как после долгой болезни, беспомощно откинутые босые ноги, смешную неловкость руки, которая не так давно одним коротким ударом отбросила и впечатала его в стену. Артур наконец сумел нащупать мобильник, но вместо того, чтобы менять запись, положил в нагрудный карман. Это далось ему с некоторым трудом.

— Ночь не спал, говоришь? Твоя запись не значит, что я глуп на деле. Кто-нибудь… причинил тебе вред? — Герт вдруг осознал, что именно это скорее всего и случилось. Кто-то явился сюда в эту ночь — как он сам тогда, в мае — кто-то достаточно властный и сильный — и… Перед глазами встала дорогая, острая, яркая, как собственная боль, память — три года назад — Артур, обнажённый — распятый на дыбе — прикованный к тюремной койке — искажённое в смертной муке лицо, тело, бьющееся от разрядов… Герт Лайт уже видел Артура Ремингтона настолько слабым — в камере пыток. Неужто прошло три года?

Артур пробыл в коме тогда семь недель — сердце остановилось. Кто это сделал теперь ? Кто посмел?!

— Кто это был? — вкрадчиво спросил Герт. — Я их убью, клянусь. Посажу в такой ад — …

— Я сам, — прозвучал ответ.

Герт вспомнил май, пистолет в руке этого человека, дуло, направленное в висок.

Я едва успел…

Он подхватил Артура под мышки, поднял и обнял, прижал к себе, содрогаясь от жалости и желания.

— Что случилось? Рассказывай.

— Ничего.

Голова Артура покоилась на его плече. Герт чувствовал его дыхание, живое и чудесное тепло на шее. От этого места бежали мурашки по коже, по телу, вниз живота. У меня сейчас лопнет ширинка, подумал он.

— Дай мне валерьянки, Герт. В спальне стоит. Принеси.

— Я лучше тебя отнесу в постель, — и он шепнул в самое ухо Артура: — Безумно тебя хочу.

Игнорируя слабые возражения, он взял Артура на руки, как больного ребёнка, и понёс через зал в коридор.

Внутреннее пространство дворца Сноу Хилл выглядело сурово, мрачно… почти запущенно. Артур жил здесь один, и жилище переняло его характер. «Этот человек вырос в нищей трущобе с бандитами, нариками и фликами, и он превращает всё, чего только коснётся, в такую трущобу…» Мнение Герта не изменилось с тех пор, как он бросил в толпу эту фразу, но теперь он относился к обозначенному факту иначе, без осуждения и без злобы. Сам он вырос во время Делириона и, как прошедший год показал, воспроизводил незабвенную атмосферу юности в пределах своей орбиты. Должно быть, это свойственно всем людям. Общество формирует людей, говорила Елена Клири, а они в свою очередь воспроизводят общество — то самое, которое сформировало их. Это элементарный закон. Елена пыталась тогда объяснить, почему ничего нельзя сделать. Её не послушали — он не послушал — а жёсткие, хлесткие слоганы были — и били — сильнее, чем слишком сложные, слишком абстрактные доводы разума, опыта и социальной науки. И всё же что-то можно сделать, думал он; что-то сменилось к лучшему прошлой зимой, пусть даже победы я не добился, мафия при своём. Теперь по крайней мере обозначены фронты; на выборах мэру и Думе предъявят за трусость счёт.