Карин Эссекс - Похищение Афины

Команда с нетерпением следила, как тот поднимался по трапу на борт, ибо никто не сомневался, что офицер доставил приказ открыть пушечный огонь. Прибывший обменялся несколькими словами с капитаном Моррисом и офицерами и направился к Элджину.

— Прошу прощения за беспокойство, лорд Элджин, — начал он. — Судно, которое мы преследовали, оказалось не французской канонеркой, а американской. То есть принадлежит американскому военному флоту. На остаток дня нам обеспечены мир и покой.

Он поклонился Мэри.

— Миледи, сожалею, что заставили вас волноваться.

— Ни в коем случае, сэр, — усмехнулся посол. — Нет нужды извиняться перед леди Элджин за причиненные волнения. Она с самым живым нетерпением ожидала хорошей пушечной пальбы. Не так ли, дорогая?

— Разумеется. Но я постараюсь справиться с разочарованием.

Когда офицер оставил их, Элджин обернулся к жене.

— Ты и вправду так разочарована тем, что опасность миновала? По-моему, тебе не так уж понравился прошлый обстрел нашего корабля.

— Он не понравился юной Мэри Нисбет, — шутливо отвечала она, — которой была привычна лишь надежная и твердая шотландская земля. А теперь прежняя девочка выросла, она взрослая женщина и жена лорда Элджина и потому должна быть смелой. Настолько смелой, чтоб не побояться встретиться лицом к лицу даже с самим Наполеоном, если это будет необходимо.

Внезапно лицо ее мужа посерьезнело.

— В таком случае я зачисляю тебя в свои помощники на предстоящем совещании со штатом посольства. Мои люди недовольны условиями на корабле — как и мы, разумеется, — и каждый требует особых послаблений, когда мы прибудем в Порту. Мне придется разочаровать их, сообщив, что помимо жалованья, оговоренного перед отплытием, они не могут рассчитывать ни на какие дополнительные средства, кроме своих собственных.

К вечеру ветер стал крепчать, а небо потемнело в ожидании шторма. Элджин попросил своих сотрудников собраться, чтобы поговорить об условиях их работы.

— Я намерен прояснить весьма существенный вопрос. Каждый из вас, находясь в моем подчинении, должен рассчитывать только на собственные средства, — так начал свое выступление лорд Элджин. — Предстоящие издержки будут оплачиваться либо из вашего жалованья, либо из предусмотренных вами фондов, как вам будет более удобно.

Мэри пристально всматривалась в лица слушателей и видела, что на каждом из них написаны разочарование от услышанной новости и стремление скрыть его.

— Но, лорд Элджин… — начал мистер Джозеф Дакр Карлайл, рассудительный мужчина лет сорока или в начале пятого десятка, как предположила Мэри.

Карлайл был ученым-ориенталистом из Кембриджа, владевшим арабским языком. Его Элджин нанял в качестве лингвиста и переводчика, а также дешифровальщика тех редких и древних рукописей, которые лорд надеялся отыскать на Востоке. Но Карлайл не скрывал, что его подлинной целью было проповедовать слово Божие, знакомить мусульманских безбожников с переводом на арабский язык Библии и обращать их в христианство. Идеализм ученого сейчас подвергся нелегкому испытанию, и Мэри внимательно следила за тем, как отражается на его лице только что услышанная новость.

Лорд Элджин не дал лингвисту высказать свой протест, а поспешил перебить его.

— Вы, без сомнения, в курсе того, насколько ничтожны средства, выделяемые Короной на обустройство и содержание британских посольств за рубежом, — продолжал он. — И я боюсь, что ни мистер Питт [1] Уильям Питт Младший (1759–1806) — английский премьер-министр в 1783–1801 и 1804–1806 гг. (Здесь и далее прим. перев.) , ни лорд Гренвилл [2] Личность не установлена. Возможно, ошибка автора, ибо Джордж Гренвилл (1712–1770), английский политический деятель, премьер-министр с 1763 г., ушел в отставку в 1765 г. не намерены делать исключение в моем случае.

Элджин выдавил из себя улыбку, на которую никто не ответил. По обеим сторонам от мистера Карлайла сидели два секретаря Элджина, Джон Морьер и Уильям Ричард Гамильтон, и их лица явно выражали недовольство. Оба были ровесниками, в возрасте двадцати двух лет. Ценность такого сотрудника, как Морьер, трудно было переоценить. Он родился в Смирне, но Мэри было известно, что его отношение к Элджину далеко от восторженного. Однажды она услышала, как Морьер вполголоса жаловался Гамильтону на прижимистость лорда, «чрезмерную даже для шотландца». Юный Гамильтон страдал на борту судна даже больше, чем другие. Хромота — следствие полученной в Харроу травмы — делала его почти беспомощным калекой. Теперь прибавился новый повод для страданий.