Лариса Бутырина - Априори Life 3

Я опустила кисти рук на плетеные подлокотники, чувствуя, как ладони покрылись испариной. Что ж… меня тогда откровенно натыкали мордой в лужу, показав, что даже если кажется, что уже спустился на самое дно, это еще далеко не гарант, что не отыщется вдруг лазейка, ведущая еще глубже. Причем как следствие какой-нибудь мелочи, на фоне абсолютно глупой нелепости, упущенной по собственной нерасторопности когда-то / где-то, возможно очень давно. У жизни, как известно, свое мерило изменений в пространстве: это у нас, смертных, по сути, в обрез времени, – у вселенной его полно. Поэтому ты можешь быть кем угодно, – архангелом, шутом, преступником, представителем абсолютной инертной массы, святым или непроходимым кретином – и ничто это не изменит. Но вот оторвись у тебя, скажем, пуговица у кармана пальто в определенный день в определенном месте в определенную минуту – и это в последствие повлечет за собой «апокалипсис». И отнюдь не случайно, а вполне закономерно, просчитано до тонкостей и закодировано при рождении на генном уровне. И существование твое обусловлено именно этим функционалом, именно на этом клочке вселенной, именно в этом временном промежутке. И ты будешь нести эту миссию пока не выполнишь, изо дня в день, повторяя машинальные действия, пока сотни субстанций ни сойдутся в единой точке единой материи благодаря твоей некогда оторванной вовремя пуговице. Так уж устроен свет. И тьма. Потому что в этом и есть единственный смысл. И не надо лишний раз что-то выдумывать, просчитывать или пытаться предугадать. Просто живи, просто будь в равновесии с самим собой, и в определенный момент ты почувствуешь это мгновение. Оно будет как вспышка в мозгу и как толчок в районе солнечного сплетения, непременно побуждающий к действию. А пока будешь теряться в сомнениях и неопределенности, будешь вновь и вновь возвращаться к исходному. Обманчива в таких случаях земная стезя, – идешь то туда, то обратно, и дважды войти в ту же реку нельзя, а в то же говно – многократно.

Что ж, значит, моя стезя, – это свобода удержать удар, какой бы ценой ни пришлось за это расплачиваться.

От любви до ненависти – один шаг, говорите? От уважения до ярости – и того короче.

«Лишь грубым даются силы, потерянным дается печаль.

Мне ничего не надо, мне никого не жаль…», – вспомнились строки, прежде чем я еще более безукоризненно улыбнулась, чуть вытянув шею, и заговорила:

– Тебе же на все было изначально плевать. – Пауза. Еще большая провокация в мимике. Гул самолета вдалеке. – И не потому, что не знал, а потому просто было плевать. Потому что, когда человеку не плевать – он рядом. Даже если не знает, что сделать, чем помочь – он просто рядом. Ты же все время просиживал в своем продавленном офисном кресле с моим фото в рамочке на столе, но ни на миг не задумывался каково мне там – быть с «пеклом» один на один…

Он слушал неподвижно – нависающий предо мной темный силуэт. Тяжелый взгляд. Взгляд того, кто созерцает и ждет. И знает, чего ждет. Почти уверен, что рассчитал все правильно. Почти… По спине табунами носились мурашки, а я тем временем продолжала:

– Из-за меня убивали, по моему повелению убивали, – ты знаешь это. У тебя на то связи повесомее моей секретной службы. И чем глубже ты давал осознавать мне свободу, тем меньше я ею на самом деле обладала. Вот, что единственное ты мне в свое время действительно подарил. Хотя других подарков я никогда и не требовала.

Безжалостный хлыст полосовал мою душу, одну за другой сдирая с нее защитные оболочки, всякий раз, когда он целенаправленно бросал меня на амбразуры. И всякий раз улыбался, принимая результат. Всегда улыбался. Он улыбался так и сейчас. Лишь со временем до меня дошло, что под этим жестом «улыбка» мы всегда подразумевали с ним абсолютно разные вещи: сарказм, меланхолия, жестокость, почти всегда сквозившие в его насмешках, сквозили в них и по умыслу. Его улыбка по сути своей всегда была безжалостна, потому как безжалостна была и та свобода, по законам которой он осознанно принимал на себя львиную долю вины за то, кем стал. Такая улыбка далеко не проявляла свое отношение к миру, а скорей отражала все его жестокости. А жестокости неизбежные, так как на выбранном нами однажды пути жесткость и существование становились разными именами одного и того же. «Учись улыбаться», «Смейся и стой на своем», – в его устах звучали как: «Учись быть безжалостной, учись горечи, учись выживать». И я научилась…

– Ты, как выяснилось, многое держала от меня в секрете, – заговорил он после протяжного вздоха.