Вероника Богданова - Пиявки

– Мама, я отстрелялась! – радостно сообщила дочь. Откуда она взяла это словечко? Уж не от самой ли Элки переняла, когда та сообщала по телефону подруге об окончании очередной статьи? Подруга, далёкая от журналистики, обычно спрашивала, остались ли ещё патроны. Ответ звучал оптимистично далеко не всегда.

– Куда идём? – Элка понимала, что дочка заслужила поход в кафе или в парк, уже начавший одеваться в свежую весеннюю листву, и поэтому отсутствие денег не было веским аргументом для того, чтобы лишить ребёнка маленького удовольствия.

– Домой, мам, – внезапно нахмурившись, ответствовала Женька. Тёмно-серые глаза девочки почему-то показались Эльвире необычайно взрослыми. Такими глазами смотрела на Элку мама, когда услышала новость о предстоящем замужестве дочери. Наверно, единственный раз в жизни чуть встрёпанная, похожая на не желающую взрослеть девчонку, мать оказалась права, вынеся короткий, хлёсткий приговор: «Бросит он тебя, Эльчик, у него же глаза блядские».

Неизвестно, по каким признакам, неведомым для неопытной дочери, Ирина Николаевна определила кобелиные наклонности будущего зятя, но в дальнейшем все мужчины, которые встречались Эльвире на пути, имели именно такие глаза. Глаза, готовые впитать в свои карие (или голубые) бездны красоту всех встреченных на пути женщин. Или, выражаясь незамысловатым языком Элкиной матери, – блядские.

– А что, котёнок, мороженого в парке ты сегодня не хочешь? – закинула удочку обычно запретного удовольствия Эльвира, обняв за плечи вдруг съёжившуюся дочь. Женька показалась ей какой-то особенно юной и трогательной, когда вскинула глаза и смешно вздохнула:

– Хочу, конечно. Но у нас же денежек нет даже на хлеб…

Эти слова явно принадлежали кому-то другому. Дочка никогда не задумывалась над тем, откуда мама берёт деньги и на что должно их хватать. Элка развернула Женьку лицом к себе, присела, чтобы оказаться на уровне повлажневших испуганных глазёнок дочки, и чуть сильнее, чем нужно (позже она жестоко корила себя за этот минутный порыв!), сжала её за узенькие плечи:

– Кто тебе это сказал? Отвечай сейчас же!

– Не тряси меня, больно! – пролепетала готовая расплакаться Женька. Но Эльвира была неумолима. Её и без того болезненное самолюбие зацепила беспомощная дочкина фраза о вечном отсутствии денег.

– Говори, тебе что, хлеба не хватает? Или я для тебя чего-то жалею? Ну, что ты молчишь? – почти кричала Элка, не замечая, как мимо неё проходили, укоризненно поглядывая и качая головами, родители юных музыкантов со своими многообещающими отпрысками. Они прекрасно знали и Женьку – лучшую ученицу в классе, и саму Эльвиру, любящую мамашу, обычно относящуюся к собственному чаду трепетно и нежно. И вдруг перед ними оказалась мегера с перекошенным лицом, вцепившаяся в дочь, только что блистательно отыгравшую академический концерт!

– Мама, за что? – еле слышно выдавила из себя Женька, и Элка, которую в этот момент словно ударили по лицу, опомнилась, растерянно вгляделась в бледное дочкино лицо и, внезапно расплакавшись, прижала девочку к себе. Женька, обмякшая, словно тряпичная кукла, не сопротивлялась, но и не ответила на объятья. Эльвира не придала этому особого значения: она в этот момент баюкала не обиженную дочь, а своё задетое самолюбие, собственную несуразную судьбу, замеченную кем-то со стороны и пересказанную дочери простыми, но, в сущности, справедливыми словами.

А ведь Эльвира никогда не жаловалась при дочери ни на неустроенность личной жизни, ни на скудность быта. Напротив, перед Женькой она всегда старалась играть роль этакого бодренького борца с обстоятельствами, которому все нипочём! Обида взыграла в Элке с новой силой. Теперь она точно знала, что не поведёт дочь ни в кафе, ни в парк. Вечер пройдёт дома, перед компьютером, тем более шеф торопит со статьёй о проблемах строительства спортивного комплекса в пригороде: эта статья никак не желала писаться, как не желал строиться этот самый злополучный комплекс. Элке так и хотелось, как в популярном фильме, поднять руку повыше, потом опустить её резко и сказать: «Ну и хрен с ним, с этим комплексом!»

Эх, если бы можно было таким путём решить все проблемы…

«Ну почему?» – много раз впоследствии Эльвира задавала себе этот вопрос. Почему в тот вечер она не повела дочь куда-нибудь подальше от дома, от телефона, от этого звонка, положившего начало истории, о которой вспоминать не хотелось, но приходилось? И не только вспоминать, но и казнить себя снова и снова, причём испытываемая при этом боль с каждым разом усиливалась. Но, невзирая на боль (оказывается, моральный мазохизм, которым страдала мать, был не чужд и Элке), Эльвира вновь и вновь мысленно открывала дверь ключом, переступала через порог, втягивая за руку в коридор полусонную Женьку, и автоматически поднимала телефонную трубку в ответ на трель прорезавшего тишину квартиры звонка.