Матильда Аваланж - Хочу твою любовь

– Уходи… – неизвестно, откуда у Авроры взялись силы выдохнуть это короткое и простое слово, когда все ее существо лихорадочно молило об обратном. – Уйди, сгинь, убирайся прочь!

– Мягкая, душистая, трепетная, карамельно-сливочная девочка… Прости, но нет.

Ее старания оказались смешными и совершенно бесполезными, потому что он ее поцеловал, но в этом поцелуе не было и капли той бережности и нежности, которую Гэбриел Франсон проявлял к Рори до этого. Он просто взял ее, плавно, но властно откинув голову девушки за волосы назад так, что Аврора оказалась в неестественной позе с высоко задранным подбородком и ртом, который он терзал прохладными, твердыми, чувственными губами. Их многогранный вкус раскрылся на устах Рори густой горько-сладкой черной патокой, золотистым ямайским ромом, крепостью табака и медовым сладострастием, которое пронзило до кончиков пальцев, ощущающих гладкую текстуру его черной рубашки.

Задыхаясь от грубого напора, Аврора почувствовала, как Гэбриел приспустил рукав ее платья вместе с бретелью лифчика и накрыл ладонью обнажившуюся грудь, едва ощутимо сжав указательным и средним пальцами болезненно откликнувшийся сосок.

Это было жутко, потому что она теряла себя, тонула в пьянящем дурмане подаренных им ощущений, и не было никакой надежды обрести ясный рассудок и отстраниться. Мягкая хватка Гэбриела оказалась поистине нечеловеческой, железной.

Это было преступно втройне, потому что он был вдвое старше ее, был пусть и не родным, но дядей, был, в конце концов, дьяволом.

Но это было блаженно, так нестерпимо блаженно, что помешательство подступало неотвратимо и ярко, потому что Аврора одновременно жаждала, чтобы он не прекращал целовать ее и чтобы этот мучительный поцелуй прервался… Чтобы он, убрав от нее руки, перестал так бесстыдно лапать ее грудь, и чтобы его ладонь скользнула ниже, между ее нервически стиснутых бедер, расслабляя и даря постыдное наслаждение. Чтобы сгинул, растворился, исчез из ее жизни навсегда и чтобы прямо сейчас перенёс в свой розово-серый номер, на низкую кровать, на кремовые простыни, которые очень быстро станут влажными.

Гэбриел Франсон остановился, когда она была уже близка к обмороку. Неспешно оторвавшись от ее измученных полураспахнутых губ и не отводя взгляда, аккуратно вернул на место бретельку бюстгалтера.

Краем взгляда Рори зацепила дернувшуюся в окне занавеску, а, может, ей просто показалось. Пожалуй, взлети сейчас дом Франсонов в небо на тысяче светящихся воздушных шариков, она не смогла воспринимать что-либо или кого-либо, кроме мужчины, который смотрел сверху вниз на ее запрокинутое к нему лицо.

– Одно твое слово. И я продолжу.

– Я думала, такие, как ты, не спрашивают, – выдохнула Рори, боясь не то, что изменить неудобное положение, в котором у нее затекла спина, а даже просто шелохнуться.

– Грубая сила – удел плебеев, а настоящее развращение – лезвие тонкое, – отозвался Гэбриел, склонившись к ее шее, но не прикасаясь губами, так, что она чувствовала его дыхание там, где пульсировала сонная артерия. – Настолько тонкое, чтобы ты даже не почувствовала, как оно в тебя вошло.

– У лезвия есть и обратная сторона, – с трудом, но ей удалось принять нормальное положение и отступить от него. – И тот, кто его держит, может пораниться сам.

– Самая глупая угроза из всех, которые я слышал. Но довольно изящная, нужно это признать, – улыбнулся Гэбриел, не предпринимая попытки приблизиться, как будто не держал ее сейчас стальной хваткой, давая прочувствовать свою остервенелую силу. – Думаешь, я бы мог причинить тебе боль, унизить? Я здесь, чтобы любить тебя. И мог бы делать это прямо сейчас. Но, пожалуй, пока достаточно, что этой ночью ты будешь кусать локти, что сказала мне «Нет».

Гэбриел Франсон легко, по-отечески поцеловал ее в лоб и, заботливо шепнув «Добрых снов», как ни в чем не бывало, ушел, оставив Аврору одну. Его присутствие было настолько магнетическим и ярким, что с его уходом мир окрасился в тусклые и пугающие тона, и Рори с трудом, на ватных ногах добралась до крыльца, а затем, воровато оглянувшись на гостиную, из которой доносились голоса, до своей спальни.

Пусть возникнут подозрения, пусть Бригита Франсон, кажется, все увидела, сейчас она просто не сможет делать вид, что с ней все в порядке.

Потому что он был прав. Потому что между бедер было мокро, а в голове плыл алый туман, в котором были его умелые руки и четкие губы на ее теле и умный темно-синий взгляд из-под тяжелых век. В этом тумане он был над ней и в ней, она, умирая от страха и восторга, целовала его и сама. Но все это был лишь туман и он не приносил ничего, кроме мучительно-болезненного напряжения внизу живота, и чтобы оно ушло, нужно было лишь только одно.