Юрий Меркеев - Порванный регтайм. Девианты. Сборник откровенных рассказов

Я улавливаю, как девушка краснеет.

Значит, не все так просто, как кажется.

Пока девушка сопровождала меня на первое отделение, мы познакомились. Я почувствовал, что интересен ей. Странно. В приемном покое такого добра хватает. Я не о предметности. Я о минутах. Интересно, что бы я испытал на ее месте? Инструкция. Теплоту в районе солнечного сплетения? Или брезгливость? Точно не брезгливость. Работа изменяет существо времени, наполняет минуты эмоциональным напряжением. Чем утонченнее человек, тем тоньше переживания. Жалость вплеталась бы в каждое подобное мгновение. А жалость – это минное поле для любых страстей. Вспыхнуть, взорваться можно в секунду.

Тишина. Только сверчки где-то поскрипывают.

Шли долго по коридорам внутреннего лабиринта. Из приемного покоя через потайную дверь. Потом какая-то арка, снова переход, как в московском метро, только без людей, и, наконец,

предбанник. Звонок в дверь. Появляется медсестра – крепкая, круглолицая, с перманентной улыбкой – как будто где-то в районе ушей зацепили кожу прищепками. Глаза узкие, губы надутые. Либо красавица, либо чудовище. Одно из двух. В полутьме не различить. Пластика лица грубая, в атмосфере абсурда можно принять за проявленный диагноз душевной болезни и за красоту из-под скальпеля пластического хирурга. Предпочитаю последнее. А там станет ясно.

– Кого привела, Светка? – глазки становятся узенькими, как лезвия бритвы.

– Армейский. Новичок. Наркотики под вопросом.

– Зовут как?

– Андрей Соловьев.

– Ну, пойдем, Андрей, в наши пенаты. Дурно станет, постучи ко мне в сестринскую. Успокоительное дам.

Света передает сначала папку с историей болезни – французский бутерброд – насквозь просвечивается. Потом из рук в руки меня – такого же худого, как история болезни. Худого и лысого. Вельветовая пижама болтается на мне как колокол. Я, стало быть, язычок музыкального инструмента. Забавно все. Могу подавать невидимые сигналы миру.

Девушка, рассмотревшая меня под микроскопом инструкций, растворилась.

И вот я внутри новой жизни – странной, немного страшной, таинственной. Медсестра показывает койку в палате, уходит. Сосед слева что-то бормочет и выгибается на спине, справа бородатый человек раскачивается маятником. Дверей нет. В коридоре шумно. На меня никто не обращает внимания. Вечер. Фиолетовая лампа под потолком окрашивает безумие в акварельные тона.

Расправляю койку – на матрасе жук. Чувствует себя старожилом. Может быть, он выполняет функцию тайного наблюдателя и слушателя? Вот было бы здорово общаться через него с внешним миром. Веду трансляцию из сумасшедшего дома. Меня исследовала снаружи молодая девушка по имени Света, заглянула под мошонку, спросила, не прячу ли я там ядерное оружие? Ха-ха-ха! Конечно, прячу. Все мы маленькие ядерные станции. Не знаем только собственного ключа активаций. Может быть, ключ в мошонке? В этом что-то есть. Прием! Прием!

Чувствую, что за спиной моей кто-то стоит. Резко поворачиваюсь. Лысый жилистый темнокожий человек с татуировкой на лбу в виде трех шестерок. Рисунки на теле повсюду, но в глаза бросается узкая лобная доля. Скорее всего, он тут главный. Потому что без пижамы, в спортивных штанах и майке без рукавов. Лицо бурое как у покойника. Белки глаз желтые. Зубы через один гнилые.

– Ты кто? – спрашивает носитель знака антихриста.

– Человек, – выдыхаю я не без страха.

Очевидно, мой ответ его удовлетворяет.

– Не на судебке?

– Из армии.

– Колеса есть? Сигареты? Хавчик?

– Ничего нет, кроме пижамы и желания свалить отсюда поскорее.

– Ладно. Вопросы будут, ко мне. Кликнешь Витьку Тамбовского. Это я.

После всех потрясений сегодняшнего дня, хочется спать. Но знаю, что спать не буду. Потому что выдернули меня из привычного казарменного распорядка, из месяца ежедневных пайков опиумного раствора, из радости предвкушаемого дембеля. Выдернули, чтобы отравить мою жизнь. Чтобы узнал я, что есть места хуже армейской неволи. Однако, я спокоен – мир катится в пропасть. Остановить поезд всеобщего безумия невозможно. Хочу выпрыгнуть из состава на ходу и погулять на свободе, вдоволь надышаться. Не трудно пережить двадцать один день в аду, зная, что времени нет, а есть вечность. Понимая, что сердце не может долго противиться уму. К умным приказам хочется добавить какой-нибудь химии. Стучу в медсестринскую, получаю обещанные пилюли. В ярком свете ламп старшая медсестра кажется красавицей. Вероятно, от природы такая – с полными губами и глазами раскосыми. Никакой пластики.