Лина Манило - Моя панацея

– Выпустите меня! – кричу, бьюсь в дверь, стучу руками, ногами, коленями. Оборачиваюсь, прислоняюсь к дереву спиной и яростно молочу пятками. Меня должен хоть кто-то услышать. Обязан.

Всё это – бесполезно, но и бездействовать не могу. Не могу оставаться в стороне, когда где-то рядом такое творится. Вдруг малышу нужна помощь? Вдруг он совсем один? Болен? А если его бьют? Вдруг мучают? Пытают, чтобы записать жалостливое видео для безутешных родителей?

Я слышу шаги. Они приближаются, и вскоре в замок вставляют ключ. Отпрянув на шаг, жду, когда дверь распахнётся. Кто бы это ни был, меня возможно услышали. Мне возможно помогут. А я помогу ребёнку.

Это утопия, понимаю, но сейчас я – не я. Комок нервов, сгусток энергии. Во мне проснулись какие-то глубинные инстинкты, но я слишком хорошо знаю, как бывает плохо детям взаперти.

– Егор, – выдыхаю, а он напряжённо вчитывается в мою артикуляцию и, слабо улыбнувшись, кивает.

Знаками спрашивает:

“Подумала?”

Господи, он всё ещё о той записке? Настырный какой, исполнительный. Да не хочу я ничего для себя! Неужели сразу было неясно?

Я качаю головой и показываю:

“Ребёнок плачет”.

Егор хмурится, потирает пальцами подбородок. Конечно же, он глухой, он не может слышать рыданий, но я-то здесь, у меня со слухом всё в порядке. А ещё слишком мягкое сердце. Оно меня когда-нибудь погубит – так говорила моя тётка. Но я не жалуюсь. Быть доброй и сострадательной привычно, хоть в наше время и глупо. Наверное?

“Извини”, – показываю жестами и, обогнув не слишком массивную фигуру Егора, даю стрекача.

Пока Егор не очнулся, пока он растерян и открыта дверь. Я должна попытаться понять, что происходит в этом странном доме, ставшем, возможно, тюрьмой не только для меня.

В коридоре, помимо моей, ещё несколько дверей. Прислушиваюсь к звукам и хочу понять, из какой именно доносится плач.

Справа лестница, мне нужно туда. Не знаю, где силы беру. Несусь вперёд, перемахиваю через две ступеньки разом, пока не оказываюсь на втором этаже. Снова вправо, и теперь к плачу добавляется детский голос: “Папу, позови папу. Ты противная, уйди! Мне нужен папа! Где он?!”.

Всё это на какой-то жалобной ноте. Щедро приправлено всхлипами, истеричными вскриками, чьим-то бормотанием. Теперь в дополнении я слышу женский голос, а судя по словам мальчика, его действительно могут удерживать тут в заложниках. Он же зовёт папу.

Боже мой, куда я попала? Во что вляпалась?

Я всё-таки нахожу нужную дверь. Плечом толкаю её. А когда попадаю в комнату, замечаю маленького мальчика в белой пижамке. Он сидит на кровати, взъерошенный и зарёванный. Рядом с ним какая-то женщина лет пятидесяти, смотрящая на меня пустыми и злыми глазами.

Мальчик смотрит на меня распухшими от слёз глазёнками и трёт мокрые щёчки пухлыми кулачками. Такой маленький, жуть какой худенький. Хорошенький. Несчастный.

Мы смотрим друг на друга не дольше секунды, и после мальчик икает. То ли испуганно, то ли в последствии истерики. Улыбаюсь ему широко, хочу ободрить, поддержать. А он… внезапно говорит то, от чего у меня голова кругом идёт и волосы шевелятся:

– Мама, ты приехала?

Официально заявляю: я сошла с ума. Иначе не знаю, как ко всей этой ситуации относиться.

Мальчик встряхивает головой, заливисто смеётся и бодро так слезает с кровати. Злоглазая женщина удивлённо крякает. Она, похоже, как и я сомневается в своём психическом здоровье. Пока мы обе таращимся друг на друга, мальчик успевает подскочить ко мне, обнять за талию и уткнуться носом в мой пупок.

Поднимаю руку, но она замирает в воздухе в нескольких сантиметрах от светловолосой головы ребёнка. Не решаюсь его коснуться – я слишком растеряна в этот момент, слишком потрясена его словами. Что с ним? Почему он плакал? Где его мама, в конце концов? Что с ней, если он первую попавшуюся тётку принял за неё?

И самое важное: как убедить его, что никакая я ему не мать? Вот где проблема. Похоже, он слишком уверен, что я – это она

А ещё у меня ком в горле застрял, нос щиплет, чешется что-то. В груди печёт и собирается влагой в уголках глаз. Только моих рыданий сейчас и не хватает, потому фокусирую взгляд на маленьком гномике, нарисованном на обоях, и слёзы почти сразу отступают.

– Мальчик, я…

Что я? Что? “Извини, чужой ребёнок, я просто мимо пробегала. Отойди от меня! Не подходи близко. Не всхлипывай, не утыкайся мокрым носом в мой живот, не смотри в глаза с радостной надеждой”.