Марат Аваз-Нурзеф - Моя Прекрасная Ника

– Это была я!

Тут уж он положил свою руку на пясть своей дамы. Она осторожно повернула ладонь кверху. Их руки – его левая и ее правая, – соединились. И они, замечая это, и в то же время как бы не замечая, потом так и сидели.

Счастливые часов совсем не знают. Но они еще и к еде не притрагиваются. Даже в ресторане, где есть просто-напросто положено по умолчанию . Но Фархаду и Нике – не до еды. Некогда. Невозможно оторваться друг от друга в разговорах. Да и не помнится совсем о еде! И не хочется!

– А на том смотре наш отряд занял что-нибудь из передних мест? – спросила Ника. – Вот этого я не помню…

– Среди воспитателей была одна пожилая учительница. Это я тогда, в свои неполные 22, воспринимал ее пожилой. Сейчас-то я понимаю, что ей было лет 40-45… Простите, это не к вам! Вы-то выглядите не старше 30-ти! К тому же общественное сознание в те годы было другое: 40 лет – это уже считалось возрастом. И люди чувствовали и держали себя соответственно. Так вот, та руководительница отряда старших детей держалась очень солидно, и на педсоветах ее высказывания были авторитетными. Она и сказала после смотра художественной самодеятельности: «Вам за выступление – первое место. Но смотр – мероприятие для детей. Потому вашему отряду не будет никакого места». Кстати, не помню ни имени, ни отчества, ни фамилии этой авторитетши. А вот директора пионерлагеря, скромного, спокойного мужчину лет сорока, назову достоверно: Усов Владимир Петрович.

– А кто-то недавно обещал мне при нашей встрече спеть, – сказала Ника лукаво.

– Что, прямо сейчас?

– Да. И, желательно, со сцены, в микрофон.

– Вы серьезно?

– Разве мой верный рыцарь не может выполнить маленькой просьбы своей Беатриче?

– Дульсинеи.

– Нет, мне больше хочется быть для вас Беатричей ! – засмеялась она тому, что просклоняла несклоняемое имя.

– Беатриче, в самом деле, покруче Дульсинеи. Как и Данте – Сервантеса.

– Так, Беатриче ждет песни во всеуслышанье и под музыку.

Во время их незнания часов около половины зала заполнилось посетителями, дважды гостей с промежуточным антрактом занимал вокально-инструментальный квартет, воздух заметно сгустился от сигаретного дыма, были и танцульки. Но вся эта ресторанная привычность проплыла мимо Ники и Фархада. Если они и замечали что-то, так это грохот усилителей музыки, мешавший разговору.

Пулатов пристально посмотрел в сторону буфета в дальнем углу зала. И когда ему показалось, что сын обратил на это внимание, призывно махнул ему рукой. Тот подошел. Глаза его стали заметно масляно-осоловевшими.

– Моя дама изъявила желание, чтобы я спел для нее с эстрады. Ты можешь об этом сказать руководителю ансамбля и устроить мое выступление? – спросил отец. – Если надо, я заплачу.

– О чем вы говорите! – ответил сын, и его голос был теперь не таким твердым, как прежде, но с петушиными оттенками. – Как я скажу ему, так и будет! Платить – не надо! Но если я скажу – вам заплатят!

И отправился к эстраде не очень твердой походкой.

– Беатриче готова пожалеть о своем капризе, – она протянула к нему обе руки.

– Всё нормально! – приподнялся он со своего места, приняв ее руки в свои. Поцеловал одну, другую и направился к возвышающейся сцене.

Тихонько познакомил музыкантов с мелодией. Вступление, которое он пропел Нике неделю назад, при расставании возле Дамаса, прошло при попытках гитариста, пианистки и ударника войти в музыку песни. Но уже второй куплет Фархад пел в инструментальном сопровождении:

Там в углу красивая японка,

Она пела песни о любви…

По окончании его выступления зал не очень шумно, не очень дружно, но зааплодировал. Фархад слегка кивнул головой и сказал в микрофон:

– Песня исполнялась и посвящается моей Прекрасной Даме.

И под дополнительные аплодисменты направился к своему столику.

Спустя некоторое время к ним опять подошел Фуркат:

– Вы, дада, оказывается, классно поете! Музыканты спрашивают: откуда они? Я говорю: с Москвы! И наш солист просит, если можно, чтобы вы написали ему слова вашей песни.

– Прямо сейчас, что ли? – спросил отец и посмотрел на Нику.

– Принесите бумагу и ручку, и мы напишем, – сказала она, опять-таки правильно поняв взгляд своего рыцаря.

– И еще одна просьба, – продолжила она. – Как можете видеть, мы совсем не притрагивались ни к еде, ни к напиткам. Попросите, пожалуйста, нашего официанта – ведь вы здесь, сразу видно, влиятельное лицо! – уложить наш стол в два пакета. И ваш отец довезет дары вашего ресторана вашему брату и сестре, а я – своему сыну. Кстати, уже за всё заплачено…