Алексей Плуцер-Сарно - Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

Походкой шаткою слегка
Выходит вон, срыгнув немного,
Садится как-то на коня.
"Всех заебашу! В рот им ногу!
Батяня, не оставь меня".
И скачет по пустому лугу.
Старик кричит младому другу:
"Всё будет клёво! Добрый путь!
Ещё потрахаешь супругу!
О чём пиздели, не забудь!"
Соперники в искусстве ебли,
Не знайте мира меж собой;
Ваш спор, божественный издревле,
Пусть не накроется пиздой!
Ебитесь, отдыха не зная,
Пока стоит назло врагам,
Залупы гордые вздымая
Златым подобно куполам!
Но если к упоеньям страстью
Примешан жаркий ток в крови,
То вы, друзья мои, к несчастью,
Уже соперники в любви!
А это аргумент не слабый,
Чтоб спорам подвести итог -
Решаете не вы, а бабы:
Кто ёбарь хуев, а кто бог.
Когда Рогдай, отправив на хуй
Своих соперников по траху,
Скакал через пустынный лес,
В ревнивый омут погружённый,
В него вселился злобный бес,
И витязь как умалишённый,
Ужасно выл на все лады,
Вторя тоскующему сердцу:
"Руслан! получишь ты пизды!
А от пизды Людмилы — дверцу!
Тебе не скрыться от меня…
Вот то-то кралечка поплачет…"
И вдруг, поворотив коня,
Он во весь дух назад хуячит.
В то время доблестный Фарлаф,
Бутыль вина "на грудь" приняв
И выспавшись (святое дело!),
У ручейка, наедине,
Для укрепленья духа тела,
Обедал в мирной тишине;
Вдруг видит: кто-то поцоватый,
Как смерч, пиздярит на коне.
Фарлаф, забыв от страха маты,
Похерил на хуй свой обед,
Копьё, кольчугу, шлем, перчатки,
Вскочил в седло и, как на блядки,
Летит — а тот за ним вослед.
"Остановись, жених рогатый! -
Кричит Фарлафу поцоватый. -
Презренный, дай себя догнать!
Дай целочку тебе сломать!"
Фарлаф, узнавши глас Рогдая,
Коня пришпорил во сто крат,
По опыту большому зная,
Как тот запиливает в зад.
Но не всегда всё слава Богу…
Спаскудил беглецу дорогу
С потоком мутным грязный ров.
Взмахнув хвостом, без лишних слов
Конь этот ров переебашил;
Но всадник, как с говном параша,
Свалился тяжко мордой в грязь
И там застыл, с судьбой смирясь.
Рогдай к оврагу подлетает;
Член из ширинки достаёт;
"Готовься, подлый трус!" — вещает…
И вдруг Фарлафа узнаёт;
Глядит, и — хуй на полшестого
Таким же взглядом поглядел… -
Подъёбки наважденья злого
И поцоватых всех удел.
Скрипя зубами, с кислой миной
Рогдай отъехал ото рва,
Потом смеялся, но сперва
Кого-то обозвал скотиной.
Тогда он встретил под горой,
Всё находясь ещё не в духе,
Старуху с высохшей пиздой,
Но с закидоном патаскухи.
Она дорожною клюкой
Ему на север указала.
"Ты там найдёшь его", — сказала,
Крестясь добавив, — Хуй с тобой".
Рогдай от счастья подскочил
И похуярил, что есть сил.
А наш Фарлаф? Во рву остался,
Не смея пёрднуть; и в говне
Лежал и думал: пруха мне! -
Живой! Зад цел! И не усрался!
Вдруг слышит прямо над собой
Старухи голос чуть живой:
"Вставай, храбрец; не корчь неряху;
Насильник твой убрался на хуй;
Я привела тебе коня;
Вылазь, всё прочее — хуйня".
Ползком, скривив в смущеньи ряху,
Оставил витязь грязный ров;
Окрестность робко озирая,
Воскликнул: "Жаль, что нет Рогдая.
Я б натолкал ему хуёв!"
Старуха, подавив улыбку,
Зашепелявила опять:
"Мы совершим с тобой ошибку,
Коль будем сильно выступать.
Найти Людмилу и вернуться -
Задача не для мудаков,
Так пусть другие поебутся…
А ты уж, без обиняков,
Нырни куда-нибудь в Минводы;
Попей спокойно пиво-воды,
В хорошей грязи полежи:
От нас девица не сбежит".
Сказав, исчезла. Луч свободы
Светил герою прямо в глаз,
Когда он ехал на Кавказ,
Забыв Людмилу и пол-царства;
И по дороге каждый раз
Малейший шум игрой коварства
Его вгонял в жестокий стресс,
Сжигая весь излишний вес.
Меж тем Руслан далёко мчится
В глуши полей, в глуши лесов;
Рука привычно копошится
Внутри растёгнутых штанов;
Мелькают пред глазами сценки,
Томленья полные и грёз:
Трепещут сладкие коленки,
Полоска шёлковых волос
Меж милых ног благоухает…
Руслан расстроенный вздыхает:
"Где эти ножки, жопка, грудь?
Увижу ли когда-нибудь?
Придётся ли когда всю нежность,
Весь пыл судьбе наперекор
Всадить в любимую промежность?!
Иль старый импотент и вор
Сгноит девицу в каземате?
Или соперники в умате
Придут? Нет, нет. Бой предстоит:
Мой меч со мной, и хуй стоит".
Однажды, в час, когда стемнело,
Наш витязь ехал над рекой,
Обычное справляя дело,
В штанах орудуя рукой.
Вдруг за спиной стрелы жужжанье,
Кальчуги звон, и крик, и ржанье.
"Стой! — грянул голос громовой, -
Японский ты городовой…"
Он оглянулся: в поле чистом
Мчит, как казак за активистом,
Какой-то пидор, и грозой
Понёсся князь ему навстречу.
"Ага! догнал тебя, борзой! -
Горланит пидор, — Ну, ты мой!
Не обессудь, коль покалечу -
Отрежу яйца до грудей;
А там еби своих блядей".
Руслан весь задрожал от гнева,
Узнав, кто этот пидорас…
Ребята, блин! а наша дева?
Оставим витязей на час;
О них пиздеть ещё мы будем.
Теперь же вспомнить надо мне
Об импотенте-блядуне
И героине нашей, Люде…
Княжну не видел я с тех пор,
Как утащил её втихую,
В буквальном смысле, из-под хуя
Волшебник блядский Черномор,
Воспользовавшись ночью тёмной.
Прости, Людмила, я нескромный
Был очевидец, как тебя,
Концом по воздуху гребя,
Злодей сорвал с постели брачной,
Врубился вихрем в облака
И уволок на север мрачный -
Ты в состояньи столбняка,
Холодным страхом поражённой,
Не понимая ни хрена,
Безмолвной, бледной, обнажённой
Возникла в замке колдуна.
До утра юная княжна
Была в отключке пиздоватой,
Как будто кто её лопатой
Зафельдиперсил. Вот она
Очнулась, пламенем объята
И смутным ужасом полна;
Под хуй летит душой крылатой,
Коленкой тычется куда-то;
"Где ж мой касатик, где супруг?"-
Зовёт и помертвела вдруг.
Глядит пиздосею вокруг.
Вот это лажа! Что ж творится?
Лежит раздетая девица
Среди подушек пуховых
Под гордой сенью балдахина,
Как инвалютная блядина,
В кровати на десятерых.
Три длинноногие богини,
В прозрачных шёлковых бикини
Княжне явились, подошли
И молча вкруг нее легли.
Тогда, играя волосами,
Одна поближе подползла
И шаловливыми перстами
Княжне по спинке провела,
У девы вызвав вздох глубинный,
И трепет шейки лебединой,
И бледность нежного чела.
За нею, жаркий взор бросая,
Скользнула змейкою другая -
И рук пленительный дурман
Объял Людмилы стройный стан,
Лаская кудри золотые,
И грудь и плечи молодые.
Стелясь под всеми, как туман,
Богиня третия лобзает
Красы, достойные небес,
И вот уж нежно раздвигает
Две ножки, чудо из чудес,
И к лону дивному стремится,
Раскрыв от нетерпенья рот.
Меж тем незримая певица
Блатные песенки поёт…
Ребята, спросим откровенно:
Как в данном случае вести
Должна себя, Господь прости,
Девчёнка, кто живого члена,
Считай, не видела почти?
Которую наш мир лукавый
Не научил еще греху?
Кто в эти девичьи забавы
Попала как курча в уху?
Всё верно! Так и поступила
Моя прекрасная Людмила:
В кругу изысканных блядей
Она чуть-чуть помельтешила
Как мотылек среди огней;
Потом, смирившись, разрешила
Всё, что угодно сделать с ней,
Подумав: "Фу, как это мило!"
Но вот Людмила вновь одна.
С восточной роскошью она
Одета как Шехерезада;
Округлости груди и зада
Подчеркнуты. Но сей прикид
Увы, её не веселит;
Она — в тяжёлом раздвоеньи:
Всё тело девичье горит
От первой страсти потрясенья,
А самый тайный уголок
Забыть не может в упоеньи
Скользящих губ прикосновенья
И вглубь входящий язычок;
Душа же — в полном охуеньи…
В святую для невесты ночь,
Не получив, что обещали,
Тоскует княжеская дочь,
Томится в грусти и печали;
В глазах сгущается туман:
"Где нахожусь я? Где Руслан?
Зачем одна я здесь тоскую
Без рук, без губ его, без хуя?
К чему шикарный сей наряд
И тела дивный аромат?"
В слезах отчаянья, Людмила
От ужаса лицо закрыла.
Увы, что ждёт её теперь!
Бежит в серебряную дверь;
Та с лёгким матом отворилась,
И наша дева очутилась
В Пизде… Пленительной игрой,
Прекраснее пизды Армиды
И той, какую ёб порой
Царь Соломон иль князь Тавриды,
Пред ней раскрылся дивный грот,
Плющом обвитый кучерявым;
Подняв набухший влагой свод,
Раздвинув стены величаво,
Он звал войти в его проход
И насладиться там наславу.
Людмила, как в дурном бреду,
Пред чем стоит, не понимает,
Но вот под влажный свод ступает
И медленно идёт в Пизду;
Проходит длинным коридором,
И вдруг пред изумлённым взором
Открылся сад. Мечты предел…
К чему пиздеть?! Быть может, ране
Я б с удовольствием спиздел,
С бокалом лёжа на диване,
Что видел сотни тысяч раз
И наяву, и на "колёсах"
Сады распутного Эроса…
Но, всё же, не рискну сейчас.
Спиздеть для опытного мужа,
Как, извините, пёрднуть в лужу.
Смешить не стоит молодёжь.
Упорствовать, пиздя, к тому же -
Уж распиздяйство, не пиздёж.
Итак, перед княжной вздыхает
В зовущей неге чудный сад:
Как лона дев благоухает
Великолепных миртов ряд;
Косой девичьей на постели
По склону лёг лавровый лес;
Стволами-фаллосами ели
Ломают целочку небес;
Под яйца стриженная туя,
Как непременная часть хуя,
Льнёт к кипарису с двух сторон;
Весёлый шум под небосклон
Несут алмазные фонтаны;
Под ними блещут истуканы,
Застыв в экстазе; Сам Роден,
Певец любовной буффонады,
От этих изощрённых сцен
Резец бы выронил с досады,
Признав отныне свой удел:
Для Новых Русских лить ограды.
Дробясь о мраморны преграды,
Жемчужной огненной дугой
Валятся, плещут водопады;
И в них весёлою гурьбой,
Сверкая в брызгах наготой,
Резвятся юные наяды.
Неся желание услады,
Повеял ветер по кустам;
Мелькают светлые беседки;
Полураздетые кокетки
Зовут уединиться там.
Но безутешная Людмила
Идёт, идёт и не глядит;
Ей баловство сейчас не мило,
Не в жилу ей разврата вид;
Куда сама не зная, бродит,
Прелестный сад кругом обходит,
Свободу горьким дав слезам.
Вдруг, показалось, дьявол сам
Родил в ней мысль в бреду глубоком:
Высокий мостик над потоком
Пред ней висит на двух скалах;
В опездинении жестоком
Она подходит — и в слезах
На воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая, в грудь,
Решила, вроде, утонуть -
Но тотчас шустро отпрыгнула,
Подумав: "Эко я загнула?!"
Мы подождём ещё чуть-чуть.
И дале продолжала путь.
Всё осмотрев, моя Людмила
Устала и со страшной силой
Проголодалась: со вчера
Не ела нихуя, со свадьбы…
Присев, подумала: пора
Кого-то за жратвой послать бы!
И вдруг пред нею сень шатра
Шумя, с прохладой развернулась;
Людмила тихо улыбнулась:
Обед роскошный перед ней
Клубится ароматным паром;
И в тишине из-за ветвей
Незримо грянула гитара,
Послышался мотивчик старый:
То Макаревич пел Андрей -
Король российских кулинаров.
Дивится пленная княжна,
Но втайне думает она:
"Вдали от суженного хуя
Зачем мне жизнь влачить такую?
О ты, чья ёбанная страсть
Меня терзает и лелеет,
Мне до пизды ублюдка власть:
Людмила умереть умеет!
Мне по хуй от твоих затей,
Шатров, гитар, пиров, блядей -
Не стану есть, не стану слушать,
Умру от голода, злодей!" -
И стала с аппетитом кушать.
Княжна встаёт, и вмиг шатёр,
И скатерть, и объедков сор,
И Макаревич… всё пропало;
По-прежнему всё тихо стало;
Людмила вновь одна в саду
Скитается из рощи в рощи,
Подсматривает, как пизду
Кокетка в озере полощет;
Как, отражаясь в глади вод
Сатир рачком в тени ракиты
Наяду юную ебёт;
Как нимфа, приоткрыв ланиты,
Под фавном изгибает стан…
Княжна взирает на фонтан,
Где заходящее светило
Сквозь фейерверк алмазных струй
Мильоном радуг осветило
Триумф ебущихся статуй;
Бросает жаркий взор Людмила
На пышный зад, на мощный хуй;
Её волненье охватило,
Желанье смутное влечёт -
Приблизившись к скульптурной группе,
Она задумчиво ведёт
Рукой по мраморной залупе.
И вдруг весенний ветерок,
Её на воздух поднимает,
Несёт по воздуху в чертог
И осторожно опускает
Сквозь фимиам вечерних роз
На ложе страсти, ложе грёз.
Три девы вмиг опять явились,
И вкруг неё засуетились,
Чтоб быстро пышный сняв наряд,
Начать божественный обряд.
Теперь под их рукою нежной
Не мельтешит моя княжна,
Прелестна прелестью небрежной,
Сияя кожей белоснежной,
Всё страстно делает она;
Кричит, кусается, вздыхает,
На ласки лаской отвечает…
Ну что ж, не та она теперь! -
Потеря скромности бывает
Не самой худшей из потерь!
Но вот богини поклонились,
Со вздохом молча удалились
И тихо притворили дверь.
Проходят в тишине минуты,
И мнится…шепчет тишина;
И вдруг… о Боже! Фу ты, ну ты!
Идут — идут к её постеле;
В подушки прячется княжна;
Вот страх! Вот блядство! В самом деле
Раздался шум; озарена
Мгновенным блеском тьма ночная,
Мгновенно дверь отворена;
Безмолвно, гордо выступая,
Хуями толстыми болтая
Арапов длинный ряд идёт
Попарно, чинно, сколь возможно,
И на подушках осторожно
Многометровый хуй несёт
C надетым на конец гондоном;
За ним с парадным закидоном
В дверь входит карлик, "прыщ в коньках",
И два яйца несёт в руках:
Ему-то, как вы угадали
(А если нет, то не беда)
Хуй с яйцами принадлежали.
Уж он приблизился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Длиннющий карловый елдак
За край гондона ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе ебанула так,
Что всех арапов окропила
Хуйнёю с головы до ног
И весь испачкала чертог.
Княжны испуганной бледнее,
Завыл горбытый оболдуй;
Зажавши яйца поскорее,
Хотел бежать, но тут об хуй
Споткнулся, ёбнулся и бьётся;
Арапов чёрный рой ебётся;
Шумят, толкаются, бегут,
Хватают колдуна за грудки
И вот распутывать несут,
Презерватив забыв у Людки.
Но как наш витязь? Ждёт ли нас?
Вы помните нежданну встречу,
Когда горланил пидорас:
"Не обессудь, что покалечу!"?
Итак, рисую ночь и сечу:
При перепуганной луне
Схлестнулись парни по крутому;
В крови по пояс и в говне
Ломают рог один другому;
Уже давно истёрты в прах
Мечи, щиты, ножи и копья.
Осталось биться на хуях!?
Дерьма взрывая к небу хлопья,
На вдрызг заёбанных конях
Они съезжаются вплотную,
Друг друга измеряют стать
И молча предпочтенье хую
Решают всё же не давать:
А вдруг при выходе удачном
Хуй пригодится как-нибудь! -
И напружинив с треском грудь,
Идут "на вы" в бою кулачном.
Хрустят сопатки, вверх летят
Соплей кровавые ошмётки;
Тяжёлый трёхэтажный мат
С напором прёт из каждой глотки;
Из недр выходит молодых
Здоровый дух пердячим паром;
Удар сменяется ударом;
И каждый витязь с юным жаром
Стремится пиздануть под дых;
Вот недруги сплелись, как братья,
Сжимают мощные объятья,
Гвоздят противника к седлу;
В натуге члены костенеют;
Огнём злым очи пламенеют;
Пот катит градом по еблу;
Трещат кольчуги; и ребятам
Не сахар под двойным захватом -
Слабеют прямо на глазах -
Кому-то пасть, нет больше силы…
Вдруг в мутном свете витязь мой
Увидел прелести Людмилы!
И в тот же миг огонь живой
По жилам быстро пробегает;
Руслан железною рукой,
Вскипев, врага с седла срывает,
Подъемлет, держит над собой,
"Так кто из нас городовой
Японский?!" — грозно вопрошает, -
Так захлебнись своей хуйнёй,
Завистник неразумный мой!" -
И в волны с берега бросает:
Ничто не вечно под луной.
Ты догадался, мой читатель,
С кем бился доблестный Руслан:
То приключений был искатель
На свою жопу, как баран,
Людмилы мрачный обожатель,
Рагдай, защитник киевлян.
Ревнивому поддавшись бреду,
Он шёл соперника по следу
Вблизи днепровских берегов;
И, хоть в натуре был здоров,
Нехилая доселе сила
Шальному лоху изменила:
Самоуверенный нахал
Нашёл на жопу, что искал.
И слышно было, как Рогдая
Тех вод русалка молодая
На груди пышны приняла
И, жадно витязя лобзая,
На дно со смехом увлекла,
И долго после, ночью тёмной
Пугал людей до пиздеца
Бродячий силуэт огромный,
Как призрак Гамлета отца.
Читать дальше