Михаил Окунь: Втроем

Со случайно встреченным приятелем он выпил ноль семь какой-то винной бурды «у Геракла» — в небезызвестном месте, где в нише за спиной древнегреческого Шварценеггера, в вольной позе стоящего на паперти Инженерного замка, для страждущих всегда был наготове граненый. А от нескромных взглядов надежно защищала широкая спина первого культуриста.

Разговор, несмотря на выпитое, не клеился — они не сходились ни по одному пункту, какую тему ни возьми, а потому, дабы окончательно не поссориться, поспешили разойтись.

«Трудно стало с людьми ладить», — проскользнула в его голове клишированная мысль, но не успел он заметить, как это произошло — а вот уж ведет он бойкий разговор с двумя молоденькими девушками, стоящими на набережной Фонтанки.

Непитерский говор выдавал в них приезжих. И действительно, были они из русскоязычной области Украины, из старых казачьих мест, откуда, кстати, произошел «первый красный офицер» Клим Ворошилов и где Оксана (так звали одну из девушек) должна была бы величаться Аксиньей.

Вторую девушку звали Яна, и если ее светловолосая подруга была, как он определил, «средненькой» — и фигурой, и лицом, то красота Яны относилась к южному типу. Невысокая брюнетка с темно-золотистым оттенком кожи, который являет собой как бы вечный загар, с широкими бедрами, с развитой грудью, но в то же время еще не успевшая вступить в зрелую женскую полноту.

Первые же минуты разговора выдали и разницу в характерах подруг — если Оксана была разговорчивой и непосредственной, то Яна молчаливой и довольно язвительной. И, безусловно, ведущей в дуэте.

— Сколько вам лет? — с неким намеком спросила его Оксана.

— А сколько дадите?

— Прокурор дает, — отпустила она шутку с длинной бородой. — Ну, лет тридцать семь — тридцать восемь.

— Это я сегодня плохо выгляжу. Обычно дают меньше. А вообще сорок два.

— Больше, чем нам, вместе взятым, — вступила Яна, — и все девушек клеите. Не поздновато?

— Что вы — я еще только жить начинаю.

Так, болтая, они вошли в Летний сад, прогулялись вдоль Лебяжьей канавки и приблизились к «Амуру и Психее».

— Она никогда не видела его лица во время этого… Как эротично! — проявила Оксана знание мифологии.

— Увидела, а он потом — тю-тю, и вся эротика, — усмехнулась Яна.

— Еще бы, — сказал он, — во сне горячим маслом плеснули. Тут любой сбежит.

— Случайно же…

— И все-таки, девчонки, самая эротичная скульптура здесь не эта.

Он подвел их к «Сатурну»: мускулистый длиннобородый старикан, бог времени, жадно приступал к поеданию младенца — одного из своих многочисленных сыновей.

— Вот. В детстве я этой статуи очень боялся. Видите, как старый обалдуй закусил животик — чем не эротика с элементами садизма?

— Да уж — вцепился, как в гуманитарную помощь, — сказала Яна. Сравнение его покоробило.

Они вышли на набережную Невы.

— А не выпить ли нам вина в честь знакомства, девочки? — игриво спросил он.

— Любите сообразить на троих? — Яна окинула его ироническим взглядом.

— Еще бы! — резковато ответил он и мысленно добавил: «А потом оттрахать обеих собутыльниц, если они такие симпатичные, как вы».

Они купили бутылку вина и выпили ее, сидя на лавке Марсова поля. Обошлись без стакана. Из дальнейшего разговора выяснилось, что приехали подруги без особого дела, просто посмотреть город, и должны были остановиться у дальних родственников Оксаны. Но тех почему-то не оказалось, и у девушек были основательные подозрения, что они в отъезде — ночь пришлось пересидеть на вокзале, а родственники не появились и на другой день.

После следующей бутылки он пригласил их остановиться у него.

Они приехали в окраинный район, заполненный столь любимыми в стране геометрическими телами — поставленными на попб или лежащими на боку параллелепипедами.

Сели за стол. Яна, как тут же выяснилось, любила основательно поесть, и он стойко наблюдал скоропостижную кончину своих консервных припасов — всех этих килек в томате, «завтраков туриста» и даже таинственной кукумарии с морской капустой, навязанной в незапамятные времена в нагрузку к чему-то более съедобному.

За ужином, естественно, выпили еще, развеселились, и уже весь мир сделался для них бесшабашным и нетрезвым. Включили телевизор. Шли новости. Пьяный диктор не мог выговорить слово «бадахшанский».

…Он сидел на диване между ними, по-щенячьи довольный жизнью. Потом они затеяли шутливую возню, во время которой он, почуяв, что от него чего-то ждут, притянул их головы к себе, и губы всей троицы слились. Он погасил бра. Чья-то рука заскользила по нему — от колена и выше, чьи-то губы прилепились к его шее, и без перехода он услышал шепот Яны: