Андрей Неклюдов - Нефритовые сны

Или же я рисовал в воображении, как встречусь в подвале с той высокой сухопарой старшеклассницей с четвертого этажа. Она отправится за картошкой – в подвал, где у жильцов в специальных отсеках исстари хранились овощи и всякие соления. У нее погаснет фонарик, и мы столкнемся с ней в кромешной тьме, так что она никак не сможет меня опознать. Словно фавн или сатир, каких я видел на репродукциях в энциклопедии, я заключу ее в свои хищные объятия и буду целовать, прямо через платье, постепенно сбегая губами все ниже… (Хотя платье все-таки стоит расстегнуть.)

Милее всего было представлять себе, что она, поначалу сопротивляясь, пытаясь вырваться, вскоре присмиреет, обмякнет, и, более того (тут я испускал едва слышимый стон), безотчетно прижмет мою голову в момент, когда я опущусь перед ней на колени.

Искусительные видения настигали меня повсюду. Оказывался ли я на берегу озера, реки – мне мерещились русалки. Они захватывали меня в плен и замучивали своей русалочьей любовью до смерти. О, это была бы сладчайшая из смертей! Находясь в лесу, я мечтал встретить лесную нимфу, которая околдовала бы меня, завлекла в чащу и погубила там своими чарами…

Но была у меня одна излюбленная фантазия, какой я предавался нечасто, как бы сберегая силу ее воздействия. Наилучшее время для нее было перед отходом ко сну, когда ничто не отвлекает, когда все представляется так ясно – гигантское дерево в лесной чаще, и спрятанный в его густой кроне домишко (похожий, скорее, на ящик), и люк в его днище, который надо еще отыскать… Случайное нажатие – люк отъезжает в сторону, и глазам открывается освещенное, обитое изнутри пухлыми атласными одеялами помещеньице. Но главное не в этом. Внутри комнатка полна прехорошеньких голеньких девчушек, и все они, по две, по три, сидя, лежа на мягком полу и стоя на четвереньках, ласкают друг дружку и перемешиваются в бесконечном хороводе. Блаженные улыбки, полуопущенные ресницы, едва слышимый лепет… Люк за мной закрывается, и теперь не существует никакой связи с тем скучным, серым, полным ограничений, запретов, неловкостей и стыда миром. Здесь безраздельно господствует одно – Наслаждение. С меня снимают одежду, и она тотчас бесследно исчезает, словно ее и не было. И вот я тоже включаюсь в фантастический хоровод, нежусь в дивном переплетении тел или же, расцепив какую-либо из самозабвенно слившихся парочек, становлюсь для них третьим звеном…

«Возможно ли в жизни хоть что-то похожее? – дыша пересохшим ртом, спрашивал я себя. – А если возможно, случится ли это когда-нибудь со мной?»

Удивляюсь, что на фоне моего раннего сексуального помрачения случались в том же малом возрасте моменты просветления – короткие периоды чистых помыслов и романтических сновидений.

Весь свет, все счастье этих снов заключалось в том, что рядом со мной в них находилась девочка – немного туманный, но очень живой, теплый образ. Я был с нею неразлучен. Мы вместе спасались от врагов, вместе купались в медлительной ласковой реке, что несла нас бережно в себе, как женщина несет плод, вместе бродили по улицам, и жизнь казалась нескончаемым праздником. Моя подружка была со мной рядом, а значит, и все остальное обретало цену.

В одном из снов она обладала умением летать. Зная эту ее способность, я обхватывал руками ее тонкую крепкую талию, и мы вдвоем поднимались в воздух – медленно и не очень высоко, так как со мной ей лететь было, наверное, тяжеловато. Но как это было восхитительно! Бывало, мы достигали края крыши какого-нибудь здания, я отталкивался от этого края ногами, и мы переваливали через дом, потом через другой – и так через весь город.

О, я был преисполнен благодарности и преданности моей маленькой летунье! Как бережно обращался я с нею, взглядом, ласковыми касаниями выражая свою безграничную любовь. Я оберегал ее, как высшую ценность. Случалось, я сражался, защищая ее, и убивал кого-то. Или погибал сам, и тогда она плакала надо мной так горько, что и я, хотя и мертвый, по сценарию, не мог удержаться от слез.

Кажется, никогда не являлось мне во снах ничего более подлинного, чем та моя подружка – близкая, осязаемая, с глазами, выражающими любовь и понимание – такую любовь и такое понимание, каких я не находил у людей так называемого реального мира – ни у родителей, ни у товарищей.

И насколько же тяжелым было пробуждение… Моя ладонь продолжала ощущать ее теплую, отвечающую мне пожатием ладошку, моя щека еще хранила прикосновение ее щеки, еще не развеялся запах ее кожи. И это было так явственно, так убедительно, что в первые минуты я отказывался принять правду. Ту правду, согласно которой моя спутница – лишь порождение спящего мозга, ее нет и никогда не существовало. Но вслед за тем на меня обрушивалось невыразимое горе. Я готов был жалобно скулить, готов был злобно рычать на кого-то, отобравшего у меня мое счастье. Весь мир делался холодным, чужим и не нужным, жить в нем без моей подружки не имело смысла. Надежда же, что она возродится в следующую ночь, а если не в следующую, то через неделю, две, утешала слабо. Я мог утешиться, лишь веря в действительность моей любви, а верить я мог только во сне. И в очередном сновидении я опять верил и любил, и опять безнадежно терял все на утро. В конце концов я притерпелся к этим лишениям, окончательно убедился, что ее нет. И тогда она перестала приходить.