Неонилла Самухина - История одного падения

– Поздравляю!

– С чем это? – отстранилась она. – С тем, что я узнала, что была грязным монахом-оборванцем? Благодарю покорно! Знаешь, я, пожалуй, возьму машину. Пока!

Сидя на заднем сидении такси, она думала: «Значит, я была мужчиной… Если так, это многое объясняет…»

Прежде всего, это объясняло, почему она так странно к себе относилась. Вернее не к себе, а к тому женскому телу, в котором жила. Нельзя было сказать, что оно совсем не устраивало ее, но она мирилась с его нуждами и потребностями со сдержанной брезгливостью. Все эти недомогания в «лунные дни», необходимость украшать себя косметикой, разными побрякушками и модными шмотками ее раздражали… Но, с другой стороны, в пику Фрейду, ее вовсе не глодала зависть и к мужской половине человечества, обладавшей половым членом. Хотя порой она ловила себя на мысли, что ей было бы любопытно ощутить, что чувствует мужчина, погружающийся в женщину. Иногда, подходя к своему любимому сзади и прижимаясь к его ягодицам низом живота, она делала движение бедрами вперед, и ей казалось, что вот-вот она уловит это чужое ощущение… Но каждый раз оно ускользало.

Впрочем, та доля наслаждения, которую она получала в объятиях любимого, ее вполне устраивала, а его дико заводила ее страсть с налетом какой-то неженской силы. Он даже сказал однажды, что она любит его как мужчина: как-то уж слишком «обладающе». А она, действительно, получала больше удовольствия, прикасаясь сама, а не жертвенно ожидая, когда прикоснутся к ней. Где-то она вычитала, что такое сексуальное поведение объясняется избытком мужских гормонов, и всполошилась – не толкнет ли это ее в «розовые» объятия? Теперь получается, что это не просто гормоны, а карма, протянувшаяся к ней от неведомого тибетского монаха…

И вот что еще странно: если она была в шестнадцатом веке монахом, то есть просветленным, достигшим определенно высокой ступени сознания человеком, то почему же в двадцатом веке ее вселили в тело женщины, ведь оно-то всегда считалось святошами грязным и исполненным порока? И что могли означать эти сполохи света? Может, то, что воплощения хоть и были, но в какие-то неодушевленные формы – в дерево или вообще в камень? Рита хмыкнула, вспомнив строчку из песни Высоцкого: «Родился баобабом, баобабом и помрешь…» Может, эти четыре века душа монаха пробиралась через низшие воплощения, пока не доползла до женской сущности?

Да, чтобы получить такую карму, нужно было натворить что-то очень серьезное… Что же он мог такого сделать? И спросить не у кого, вряд ли это даже Сережкин гуру знает.

Ей стало жалко монаха. Мало того, что он и так был обделен жизнью – ни семьи, ни любви, так еще и после смерти его за что-то… «забаобабили».

Приехав домой, Рита рухнула на диван. Не было сил даже раздеться. Закрывая глаза перед тем как провалиться в сон, она подумала: «Как же зовут тебя, мое предыдущее воплощение, и что же ты такого натворил там у себя в Тибете?»

Дордже спешил. Путь был неблизок, а солнце уже приближалось к опасной черте. Несмотря на сандалии, горячие камни обжигали уставшие ступни. Шафрановое дхоти пропиталось едким потом и запылилось. Давно небритый затылок нещадно зудел от прорастающего ежика волос.

В пути он был семь дней, и скоро перед ним откроется величественный вид пятого монастыря, куда он уже несколько лет доставлял послания настоятеля монастыря Тхарпа-Чхой Лин.

Устремив взгляд на возвышавшийся впереди перевал, за которым был скрыт монастырь Багтэн, Дордже в привычном ритме переставлял натруженные ноги. Там, за перевалом, его ждал короткий отдых перед тем, как он двинется дальше – к монастырю Сэра, последнему в маршруте.

С ведущей к перевалу каменистой дороги, поднимавшейся по кромке крутого склона, открывался вид на шин-наг – лесные заросли, устилавшие долину зеленым ковром.

Дордже снова поднял взгляд на вершину перевала, дрожащую в зыбком мареве, как вдруг его нога обо что-то споткнулась.

Посмотрев вниз, Дордже с удивлением увидел лежащий в пыли полотняный мешок. Недоуменно оглядевшись по сторонам, он подумал: кто бы мог его обронить? Подняв мешок, он развязал тесемки и заглянул внутрь: там была смена женской одежды, гребень, деревянная фляга с водой и хлеб, завернутый в пеструю ткань.

Два часа назад он разминулся с караваном спешивших по своим делам торговцев, возможно, это они потеряли мешок, хотя он и не заметил среди них женщин.

Тщательно отряхнув мешок от пыли, Дордже положил его на большой камень у дороги – может быть, за ним вернутся, или он еще кому-нибудь пригодится…