Эмма Аллан - Принцип удовольствия

Высокий и физически сильный, он держался с непосредственностью и элегантностью уверенного в себе здорового человека, не лишенного самодовольства.

Надя извинилась перед случайными собеседниками и стала проталкиваться к нему, стараясь не задеть рукой или плечом чей-то стакан с вином или бумажную тарелочку с закуской. Гамильтон вопросительно вскинул брови. Она поймала себя на том, что сама точно не знает, чего хочет.

Между тем его грудастая поклонница с энтузиазмом продолжала тараторить, не замечая, что художник ее не слушает.

– Вот почему я рассматриваю эти вещи с позиции формы, а не содержания. Вы согласны? Ах, Боже мой! Это же Патрик! Вы знакомы с Патриком Проктором? Он душка, не так ли?

– Вы правы, – равнодушно кивнул Джек.

– Я обязана его поприветствовать. Извините!

Толстуха отчалила, и ее место заняла Надя. Она представилась художнику, он без особой радости ответил:

– Привет!

– Вы довольны? – спросила она.

– Доволен? Чем? – переспросил он.

– Вашей выставкой!

– Вы видели мою фотографию в каталоге?

– Да.

– Может быть, все же в «Санди таймс»?

– Нет.

– Слава Богу! Из-за этой проклятой заметки я лишился покоя.

– Я знаю.

– Я сожалею, что допустил это.

– Почему?

– Это неосмотрительный поступок, чреватый непредсказуемыми последствиями. Но чем я могу быть вам полезен? Только, пожалуйста, не задавайте мне дурацких вопросов о моих взглядах на творчество и не допытывайтесь, почему я рисую только маслом и где нахожу натурщиц. Если бы я мог объяснить то, что делаю, словами, я бы не рисовал.

– Я хотела поговорить с вами не об этом!

– Нет? Тогда о чем?

Надя смутилась: не могла же она признаться, что он ей понравился как мужчина!

– Я просто собиралась сказать, что ваши работы потрясли меня до глубины души, – выпалила она первое, что взбрело в голову.

– Значит, вы их видели не только в каталоге?

– Да!

– Сомневаюсь! Здесь их рассмотреть невозможно.

– Я сотрудница фирмы, которая содержит эту галерею, поэтому видела ваши картины на предварительном просмотре на прошлой неделе.

– В таком случае извините! – Художник смягчился и, улыбнувшись, добавил: – Не сердитесь, я ненавижу подобные сборища. Но согласитесь, что бывает дьявольски обидно, когда видишь, что фактически никому нет дела до твоих работ, на которые ты потратил три года жизни, пытаясь донести что-то до людей.

– Я внимательно рассмотрела ваши картины. Они мне понравились. Вы прекрасный художник.

Надя не кривила душой. Картины Гамильтона действительно отличались выразительностью и четкостью деталей. Он рисовал почти с фотографической точностью. Но при этом привносил в картину свое настроение, индивидуальное видение отображаемого мира, заставляя пытливого зрителя думать и сопереживать.

– Вы разбираетесь в живописи? Чего вы ждете от произведения искусства? – спросил он с оттенком недоверия, словно пытаясь убедить себя в том, что здесь его никто не способен понять.

– Я жду от живописи отклика на свои мироощущения и всегда чувствую, затрагивает картина мои потайные струны или нет, – не моргнув глазом ответила Надя.

– И мои картины действительно вас потрясли?

– Во всяком случае, две из них.

– В самом деле? И какие же именно?

– «Женщина в терракотовом платье» и «Мать и сын».

Джек Гамильтон посмотрел ей в глаза, улыбнулся и залился счастливым смехом, радуясь тому, что она успешно прошла проверку и отныне может рассчитывать на его уважение.

– Вы совершенно правы! Все остальные работы – мазня! Но эти две – настоящие шедевры! Я хотел бы вас угостить, – сказал он, парализуя ее взглядом.

– Спасибо, я не хочу.

– В таком случае, Надя…

Он не договорил, но она почувствовала, как замерло у нее сердце, наполнившись симпатией и влечением к этому необыкновенному мужчине. Ей стало пронзительно ясно, как нужно действовать, и она непринужденно спросила:

– Вы же не собираетесь со мной переспать?

Он снова обнажил ровные жемчужно-белые зубы и тихо сказал:

– Я бы с удовольствием!

Сердце Нади затрепетало, как птичка в клетке. Да что она себе позволяет? Что на нее сегодня нашло? Все это скверное влияние Анджелы: с кем поведешься, от того и наберешься! Но она ни о чем не жалела, почувствовав необыкновенную легкость, словно бы вдруг избавилась от тяжких оков.

– Может быть, улизнем отсюда? – предложил он заговорщицким тоном, озираясь по сторонам. – Нас никто не хватится.