Лев Куклин: На Маме

В сильнейшей круговерти тропинку я потерял и сгоряча двинул напрямик по целине, взяв направление по компасу, который, словно часы, был закреплен на правом запястье: у него светилась стрелка.

Я уже ясно слышал лай собак на базе, но совсем обессилел, обезножел, и последние сто-двести метров то ли полз, то ли перекатывался, загребая руками…

Последнее, что смутно всплыло в моей, памяти, перед тем, как провалиться в черную пропасть беспамятства, был запах спирта, которым в четыре руки растирали моё беспомощное тело, и спокойный голос Аграфёны Афанасьевны: «Огневица у него. Теперь согреть его надоть, да лучшей всего – живым бабьим жаром… Грелку во всю длину, и с двух сторон! Нутро освободить от ледыни, встряхнуть…

А всё дальнейшее я могу воссоздать только из отрывистых, сбивчивых, и не слишком-то охочих разъяснений Анастасии и деловитых комментариев Аграфёны Афанасьевны.

…– Она мне и говорит: «Ты вот что, девонька, ложись-ка с ним рядом, да совсем голяком…» Ну, я разделась, легла, тебя руками-ногами обвила, а с другой стороны… с другой стороны… мама. Мы тебе еще много аспирину дали, да с малиной, чтобы ты пропотел, отогрелся. А ты всё дергаешься, вздрагиваещь, мечешься, хрипишь, а но-оги у тебя такие холоднющие! А метель только усиливается, и до Мамы не добраться, и вертолет не вызвать…

Тут мама… тут она и говорит: «Ты вот что… сядь-ка ему это… прямо на личность, да поелозь по губам, потрись по носу. Пусть он твой дух знакомый, лакомый, почует! А я… а я, мол, с другой стороны … ой, не могу!»

Чуть позже Аграфёна Афанасьевна продолжила рассказ дочери:

… – с другой стороны дам ему воспрянуть. У тебя жар под сорок, ноги поморожены, в дыхалке хрип… Я и решилась сама справиться старинным способом. Лучшее средствие мужика до костей взбодрить… Я и стала твоего… живчика лежачего за воротник дергать! Потом на тебя села, и в себя, значит, его приняла… Настя-то тут разревелась, но поняла. А ты и впрямь через часок-другой так вспотел, что с тебя словно весенняя капель покатилась. Только и успевали полотенца менять! Настена-то от тебя три дни не отходила, не спавши совсем, с лица спала… Ну, и встрепенулся ты, ожил. Отогрелся!

… А на следующий день мужики меня в баню сволокли. Каменку для этого дела специально натопили, напарили, веничком нахлестали. Даже без воспаленья легких обошлось! С носа, правда, кожа стала клочьями сползать, облупился он, как молодая картофелина.

И опять оказался я, самую малость выпивший, на той же постели.

Аграфёна Афанасьевна, поглядывая на меня, совершенно резонно сказала:

– Уж раз попал ты своим пестом да в мою ступу, – так лежи и не рыпайся, – чего уж тут чиниться?!

И не успели мы расположиться в привычном порядке, – только на матери была неизменная ночная рубашка! – как на наше лежбище вспрыгнул Уран с весьма загадочным выражением на своей добродушной морде. Он внимательно оглядел нас умным карим глазом, свернулся калачиком в ногах, и по всему было заметно, что он нам откровенно завидует…

© 2009, Институт соитологии

«Поставить на хор» – изнасиловать группой.