– Трифон? Пошел прочь! Уходи! Не нужен ты мне. Не мешай, уходи! – Танечка досадовала, что ее прервали и что появился свидетель ее непристойного занятия. – Уйди, дурачок, куда ты лезешь?! Ты что делаешь? Прекрати! Ах ты негодник, распутник! – все менее зло поругивалась она. – Вот ты какой!
Она пыталась оттолкнуть пса, но тот словно ошалел – так и лез своим влажным прохладным носом, так и шлепал теплым мокрым языком по ее возбужденному приоткрытому устью. И как тогда в лесу, она на миг поддалась, ослабила волю, уступила такому близкому, реальному и как будто неотвратимому соблазну. Она убрала руки, положила их на живот, сразу же ощутив, как нетерпеливо, жадно, словно лакая молоко, часто-часто заработал плоский, чуть шершавый язык. Это был, конечно, не тот умелый, нежный язык и губы, что ублажали ее тогда в лесу (когда она еще ничего в этом не смыслила). Но все же это было живое, любящее, преданное существо, стремящееся доставить ей радость, готовое униженно, раболепно служить ее наслаждению. И Танечка тихонько, чтобы не спугнуть, не прервать, поглаживала ладонями подрагивающую косматую голову зверя.
– Трифон… – шептала она расслабленно, с притворной укоризной. – Трифон, разбойник, что ты делаешь? Как ты можешь? Ведь я твоя хозяйка. Я твоя госпожа, а ты слуга. Как ты осмелился? Как я могла тебе это позволить? Ах, какие мы с тобой плохие, испорченные. Мы заслуживаем наказания. Давай, Тришечка, давай, миленький. Все равно наказание. Все равно… Ой, Тришечка…
Теперь, когда Танечка возвращалась со школы, Трифон встречал ее не просто радостно. Он впадал в неистовство, прыгал вокруг с счастливым лаем, крутился юлой, лизался. И если дома никого не было (что не часто, но случалось), Танечка, сама едва не сгорая от нетерпения, с жутковатым холодком в груди, сбрасывала, как попало, верхнюю одежду, приговаривая:
– Соскучился, негодник? Потерпи. Я знаю, чего ты хочешь, бесстыдник. Сейчас, сейчас мы будем с тобой это делать.
Когда она поспешно стягивала с себя в комнате колготки, трусики, Трифон, поскуливая, лез под руки, хватал колготки зубами. Танечка падала навзничь на ковер, задирала на себе юбку, кофточку с майкой, закидывала голову и цепенела, глядя в потолок неподвижными глазами. Однако вместо потолка ей мерещились все те же темно-зеленые кроны и слышался сипловатый голос: «Сладко тебе, малышка? Хорошо тебе? Скажи, хорошо?»
– Да, – шевелились Танечкины губы, припухшие, яркие, словно набрякшие соком спелые плоды.
Этот олух, этот дурачок Трифон делал все, чтобы выдать и себя, и Танечку. На глазах у Танечкиных родителей он скакал вокруг нее, вывалив язык, лез под юбку. Или обхватив передними лапами ее ногу, совершал срамные движения и не отцеплялся ни за что, так что приходилось таскать его, тяжеленного, за собой по комнате. Танечка делала вид, что это очень весело, что это всего лишь игра, смеялась громко и незаметно щелкала собаку пальцем по темени.
– Совсем сдурел пес, – сказал как-то отец и стегнул Трифона проводом от электрочайника. – Придется или на улицу отпускать на гулянку, или кастрировать.
«Вот до чего дошло, – со страхом думала Танечка. – Еще немного, и все догадаются. Или уже догадываются… Представляю, что будет, если узнают в классе. Тогда мне не жизнь… Все, хватит. Больше этого не повторится».
«…Все, последний раз и больше никогда, – повторяла она, нерешительно отбиваясь в очередной раз от наседающего косматого любовника. – Раз уж сегодня такой случай – никого нет… Но это последний, самый последний разок. И все. Так и знай. Буду как все девочки. Буду прилежно учиться, буду слушаться маму, читать хорошие книги. Я исправлюсь… Я буду хорошей…» А сама уже лежала на мягком ворсистом коврике, уже гладила лохматую, трясущуюся от усердия голову собаки.
А пес не только лизался. Изгибаясь, дергаясь, как под ударами тока, он лез передними лапами на Танечку, силясь прижаться к ней своим полуплешивым розоватым животом.
– Нет, дружочек, – отталкивала его Танечка брезгливо. – Я тебе не собачка-девочка, не сучка, я твоя хозяйка. Не наглей!
Однако перед глазами возникал образ мужчины с залысинами, вспоминались его глубокие проникновения, его скользящие движения внутри нее, ритмичные, властные. «Ах, все равно это последний раз. В последний раз все можно», – подумалось ей однажды, и она, закрыв глаза от стыда и собственной слабости, перевернулась, подобрала под себя ноги и выставила маленький девичий зад. Трифон тотчас притиснулся к нему, извиваясь всем телом. У него долго ничего не получалось, и Танечка собралась уж было передумать и отбросить от себя эту противную испорченную собаку, как вдруг почувствовала: попал. «Я исправлюсь. Я буду хорошая», – жалобно пролепетала она и вся подалась назад, помогая, способствуя сама своему позору, всецело отдавшись своей ненасытимой похотливости.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу