Пьер Луис - Песни Билитис

Черные массы деревьев колышутся лишь на склонах гор. Звезды заполняют огромное небо. Воздух, теплый, как человеческое дыхание, ласкает мои глаза и щеки.

О, ночь, порождающая богов! Как нежна ты на устах моих! Как тепла в волосах! Как ты входишь в меня в этот вечер и как я чувствую себя переполненной твоею весной!

Распускающиеся цветы рождаются из меня. Дуновение ветра — мое дыхание. Струящийся аромат — мое желание. Все звезды — в глазах моих.

Твой голос — не шум ли он моря, не тишина ли равнин? Твой голос. Я не понимаю его, он пронзает меня с ног до головы, а слезы мои омывают ладони.

Сквозь леса, что властвуют над морем, менады рвутся вперед. Со смуглыми грудями, потрясающие фаллосом из сикоморы, вымазанным киноварью.

В венках из виноградных листьев, они бегут и кричат, и скачут. Гремучие змеи бьются в их руках, и тирсы рвут гремящие барабаны.

Волосы влажны, ноги проворны, потные щеки, смятые груди, пена у губ. О, Дионис! они предлагают тебе в награду ту же любовь, что ты обрушил на них!

Морской ветер вздымает к небу красные волосы Гелиоса, завивая их, словно яростное пламя белого воскового факела.

Жрицы Астарты занимаются любовью с восхода луны; затем они просыпаются и омываются в широком бассейне, окаймленном серебром.

Своими загнутыми пальцами они расчесывают волосы, и их ногти, покрытые пурпуром, смешиваясь с черными локонами, напоминают ветви кораллов в темном колыхании моря.

Они никогда не выщипывают волос, дабы божественный треугольник отмечал их животы, как храм; они берут в руки кисть и душатся возможно глубже.

Жрицы Астарты занимаются любовью на восходе луны, затем в ковровом зале, под единственной сверкающей высокой золотой лампой внезапно засыпают.

За трижды таинственной чертой, куда не проникают мужчины, мы чествуем тебя, ночная Астарта, Мать Мира, Фонтан божественной жизни!

Я раскрою кое-что из тайн, но не более дозволенного. Вкруг увенчанного Фаллоса сто двадцать женщин раскачиваются, стеная. Посвященные одеты мужчинами, другие — в разрезанных туниках.

Дымы благовоний, дымы факелов плывут меж нами, словно облака. Я плачу жгучими слезами. У ног Бербеи все мы бросаемся на спины.

Наконец, когда религиозный Акт выполнен, и пурпурный Фаллос погружен в Единый Треугольник, тогда-то и начинается мистерия… но об этом я умолчу.

Я отправилась вместе с Планго к египетским куртизанкам вверх по старому городу. Они обладают глиняными амфорами, медными блюдами и желтыми циновками, на которых постоянно стоят на коленях.

Их комнаты без углов, молчаливы. Тем выгоднее для голубой извести, покрывающей карниз и окаймляющей подножие стен.

Они неподвижны, руки — на коленях. Когда они предлагают кушанья, то бормочут: «Благополучие». А когда их благодарят, говорят: «Спасибо тебе».

Они понимают по-эллински и притворяются плохо говорящими, чтобы потешиться над нами на своем языке. Но мы, зуб за зуб, мы говорим по-лидийски, чем вызываем их смятение.

Я умащу свою кожу, чтобы привлечь мужчин. В серебряном бассейне я омою благовониями с Тарсоса ноги мои. Вкруг моих рук — вьющаяся мята, на бровях и веках — майоран Корсики. «Рабыня, уложи мне волосы и наполни их дымом ладана». Вот притирания с гор Кипра, которые потекут между грудями; розовый ликер с Фазелиса набальзамирует мне затылок и щеки.

А теперь окропи поясницу несравненным баккарисом. Для куртизанки полезнее знать благовония Лидии, чем нравы Пелопонесса.