Ирина Соколова: Крылья

Согласно традиции, казнь была назначена на утро. Тюремщики разбудили меня на рассвете, связали руки, почти выволокли в тюремный двор и погрузили на телегу. Больше ничего связывать не стали — после допроса я стоять толком не могу, не то, что сбежать.

Щурюсь на небо, смаргиваю выступившие слезы. Привыкшие к мраку камер глаза слепит даже неяркое восходящее солнце. Съеживаюсь, уткнувшись лбом в колени. Холодно. Наверное, должно быть страшно, но в душе лишь тупое равнодушие.

Несмотря на ранний час, улицы были забиты людьми, при виде меня разразившимися криками: «Колдун!», «Еретик!», «Гори во славу Божью!»… Кто-то швырнул комом грязи…

Толпа — она и есть толпа. Я поглубже прячу лицо в коленях. Люди… наверное они все же не виноваты. Что они… такие.

Хочется пить. Хоть бы дождь пошел. Жить, как ни странно, не хочется вовсе. Смысла нет.

Вот и центральная площадь. Столб, вязанки хвороста… При виде их меня непроизвольно начинает бить мелкая дрожь. Оказывается, умирать мне все-таки страшно.

Стиснув зубы, вскидываю голову, и даже почти самостоятельно дохожу до этого проклятого столба. Мне незачем больше жить. Мне нечего терять. Все правильно.

…Но… это будет больно… так больно…

Глашатай сорванным голосом принялся зачитывать список моих преступлений. Смущение благочестивых прихожан еретическими речами, распространение порочащих служителей Церкви слухов, ересь, оскорбление веры, сношения с дьяволом, колдовство — то, в чем сейчас обвиняют столь многих… Боже, какие глупости! Стандартные, сотни раз приписанные и тысячи раз выпытанные, затертые, как монеты. Безликие и бессмысленные, как и большинство смертных приговоров. Впрочем, первые два пункта не так уж далеки от истины.

А глашатай, тем временем, дошел-таки до самого интересного. Как, однако, обтекаемо звучит: «милосердно умертвить без пролития крови».

Палач уже привязывает меня к столбу. Прикусываю губу — не дрожать! Я уйду с достоинством.

Невидимые шрамы на спине неприятно заныли.

Медленно, неохотно поднимаю голову, уже догадываясь, кого сейчас увижу. В небе над площадью парило непередаваемо прекрасное видение. Точеные черты лица, волосы цвета солнечных лучей на рассвете, белоснежные сияющие крылья… Будь хоть кто-то из присутствующих, кроме меня, способен её увидеть — казнь бы не состоялась!

— Здравствуй, Сефиторис, — прозвенела Шиэль своим чистым, высоким, до дрожи святым голосом.

— Не находишь, что в данной ситуации пожелание здоровья несколько… не к месту? — позволяю себе иронически улыбнуться. Я сейчас вообще многое могу себе позволить. Разбитые губы отзываются тупой болью. — Не ожидал тебя увидеть.

— Я пришла предложить тебе спасение! — на Шиэль мой сарказм не производит никакого впечатления.

— Неужели отменишь казнь?! — язвлю. Зря, конечно, не заслуживает она таких слов. Нарочно, в деталях, вспоминаю все, что кричала она мне тогда перед Высшим Судом. Каждое слово, малейшие интонации. Злость заставляет забыть о страхе.

— Не совсем. Если сейчас ты осознаешь свои заблуждения и покаешься, то после смерти материального тела вернешься на свое прежнее место. — кажется, Шиэль искренне хочет помочь. Ангел до мозга костей! Неужели ты простила меня, девочка?

Под моим взглядом Шиэль смешалась и закончила уже своими словами:

— Старшие решили… тебе просто снизят статус, но это ведь не важно, ты все равно останешься тем, кем был раньше….

— Нет. — Мой голос столь тих, что даже палач не обращает на него внимания, мало ли что может бормотать без пяти минут мертвец. Но она слышит. По гладкой бледной щеке сбегает одинокая слезинка. В глазах цвета предрассветного неба стынет откровенный ужас.

— Ты не понимаешь! — эти слова заставляют меня улыбнуться, — Это твой последний шанс! Вернись, все будет совсем как раньше.

Странно слышать это от той, что проклинала меня. Неправильно. Она не простила, нет. Всего лишь хочет побыть великодушной. Морщусь. Не за мой счет.

— Нет. Я все еще верю в свои заблуждения.

Не верит. Не может понять. Ничто и никогда не бывает «как раньше». Тем более после того, что я перенес и чем пожертвовал. Пусть и напрасно. Избранный путь проходят до конца.

— После смерти тебя ждет ад! Ад! Ты представляешь, на что обрекаешь себя?! — В голосе — неприкрытая мука. Зачем же тебе это, Ши? Ты уже не сможешь любить меня, да и не нужно тебе это. Тешишь гордыню, прости, что никогда тебе этого не скажу. Самоотверженно пытаешься вернуть закоренелого грешника на путь истинный. Сам когда-то в такое верил. Глупо.