Ирина Горюнова - Доминанты

От кого: Alla

Тема: Re: Вопрос

Дата: Sunday, 08.07.2012 7:50 AM

Кому: KatiAviotova

Катерина,

Ты вообще не видишь, что ты начала все это первая. Твое желание – лишить меня всего, что у меня было. Бог не позволил…

Раскаяния в тебе нет… Вопрос о гараже я задала только для того, чтобы увидеть, раскаиваешься ли ты… И увидела.

Все, что за это время случилось, не могло не произойти. Сделать попытку меня полностью ограбить – входило в твои планы давно.

Какая дочь после этого может заикнуться о любви!

Оставь меня в покое и будь счастлива.

Я от всего сердца молюсь за тебя, чтобы ты была счастлива!..

У меня болит сердце при упоминании твоего имени. Не знаю, что будет дальше, но пока я не в состоянии с тобой общаться. Я точно знаю, что никогда, ни в какой тяжелый час, не попрошу у тебя помощи. Но вот сама я не откажу, если тебе действительно будет необходима помощь. Конечно, если у меня будет возможность.

Кстати, я не предлагала заниматься с Петей по Скайпу. Ты эту идею развивала. У меня нет для этого сил. Я и так по полдня и более занимаюсь домашними делами и еле жива от усталости. Я всего лишь обещала пригласить Петю в гости, когда у нас будет дом. Приглашение это остается в силе. Петя мне искренне очень симпатичен. Я бы хотела, чтобы мои отношения с Петей не зависели от наших с тобой отношений.

Катерина, ты живешь с тем, что тебе все время чего-то недодали. Даже когда ты говоришь о своей прошлой любви ко мне, то непременно через упреки…

Я тоже тебя любила. Желаю тебе только добра и счастья. Прошу об одном – оставить меня в покое.

Тетенька с поросенком (так, кажется, ты меня как-то раз назвала)

Я читала и вновь перечитывала мамино письмо, то вглядываясь в него, то испуганно зажмуриваясь, но его смысл до меня не доходил, мысли буксовали, как застрявший в грязи автомобиль. Боли не было, только недоумение. Попытка понять. Боль приходила постепенно. Она накатывала, словно штормовая волна, утаскивала за собой, швыряла о камни, отступала, чтобы потом снова подхватить, проникнуть в легкие, да так, что невозможно было дышать, захлебываясь от ужаса и подступающего мрака. Простые буковки складывались в незамысловатые слова, но вместе они превращались в некий чудовищный морок. Это началось снова. Как только я простила ее, приняла в своем сердце, наплевав на еще незажившие раны, она опять нанесла удар. Она знает, куда нужно бить, чтобы стало максимально больно, этого у нее не отнять. Мой разум не хочет осознавать, что примирение невозможно, что все ее улыбки и слова оказались ложью, и она, моя мать, просто не способна любить. «Соберись с силами, – мысленно кричу я себе, – выброси из головы, не думай, ты ничего не изменишь! Надо жить дальше, своей жизнью, насильно убрав из мозга вонзившийся в него шип. Просто не думать, не вспоминать». Но я не могу. Это не так просто. Я растравляю свою рану, раз за разом возвращаясь к событиям прошлого. И не знаю, как это вылечить, чтобы не болело. В моей голове оглушающая пустота, я жива только потому, что ноет сердце.

За последние годы моя мать сильно изменилась. С одной стороны, ее ожесточила жизнь в Америке, с другой – она мало-помалу стала другим человеком, наиболее ярко это проявилось, когда она начала писать симфонии. Мне вообще сложно представить, как в голове у человека может звучать целый симфонический оркестр, ведь у каждого инструмента есть своя партия. Еще в то время, когда мы общались, она рассказывала: «Я словно слышу музыку в голове или в космическом пространстве, где блуждает моя душа, и просто ее записываю. Я живу там. Если в это время меня о чем-либо спросить, я просто не услышу, а если потрясти за плечо, могу очень испугаться и упасть со стула. Мне сложно возвращаться в реальный мир, в нем нет ничего ценного. Я думаю о том времени, когда уйду навсегда, с радостью, ведь я буду рядом со своими великими учителями: Чайковским и Рерихом, Моцартом и Буддой и другими…». Я беспокоилась за нее, но ничего не могла поделать. И толку от моего понимания, что многое в ее жизни, по меньшей мере, странно, не было никакого. Сказать ей, чтобы сходила к психиатру? Обидится до конца жизни. Впрочем, она нашла другой повод для обиды и даже ненависти.

Дрожащими руками закрываю крышку ноутбука и, тяжело поднявшись, иду к бару. Наливаю в стакан коньяк, выпиваю залпом, почти не чувствуя вкуса, и выдыхаю. Я не могу сидеть дома одна. Надо выйти, окунуться в бесшабашное веселье, забыться, чтобы не сойти с ума и не завязнуть снова в тягучем вареве депрессивных мыслей. Набираю Фила. Он, как всегда, в клубе. Переодеваюсь в первые попавшиеся шмотки: джинсовую юбку и черную майку, хватаю ключи, деньги и выбегаю из дома. Ловлю машину, еду в «Пропаганду».