Роузи Кукла: Познание французского языка

Неужели, корила себя, я стала настолько распущенной, что я даже на ребеночка возбуждаюсь? Да как такое возможно вообще?

И пыталась подавить в себе эти ощущения, но….

Поначалу, пока была в тревоге и переживаниях, своих тяжелых воспоминаний я и мысли никакой насчет себя не допускала…А потом, вместе с осознанием своего значения в их семье, я стала поглядывать по сторонам.

Сяду, ребеночка кормлю или ношу его по дому, а сама наблюдаю, что вокруг у них происходит. Ага, не все так, как казалось, оказывается, я кормлю ребеночка, брошенного чьей-то непутевой матерью. Потому, как вижу все время их сына в такой озабоченности и задумчивости.

Я попала в семью банкиров: отец и сын, ах, да не будем уточнять! Разве же в этом главное? Главное, что началось потом.

А началось с того, что я за неделю заметно поправилась, стала обретать прежние формы. А, что вы хотите, пила и ела, сколько хотела и влезет!

И если, поначалу на меня только с любопытством поглядывали и с одобрением, то потом уже с иными взглядами. А о их намерениях, я только догадывалась…

Началось невинно, с подарков малышу и мне. Ему пустышку замысловатую, а мне… Эх и чего только мне не дарили! Но поначалу все подарки нейтральные: тапочки, кружку фарфоровую, набор расчесок, средства личной гигиены, а потом пошли подарки со смыслом.

По мере того, как я отъедалась и превращалась в красивую молодую женщину, мне все притязательней шли подарки: теплый халат, сразу несколько лифчиков различного назначения и фасонов, комплект, вовсе не нужного мне белья и тому подобное…

Вскоре и взгляд на меня стали меняться в моем окружении.

А таковыми были: их отец, мать, сын, несколько горничных, кто мне помогали, садовник, когда я с коляской гуляла и даже охрана. А потом крестины ребенка. Оказывается я и не заметила за однообразными днями, что ребеночек-то вскормленный мною уже становится…

Крестины праздновали шумно и пышно и я, впервые за многие месяцы и годы, наверное, почувствовала себя, нужным и значимым человеком.

Со мной считались, ко мне обращались, на меня смотрели и мужчины и женщины, только, одни с пониманием моего предназначением, а вторые, для иных потреблений, как употреблений меня в качестве молодой и сексуальной женщины. И надо сказать, что я уже, видимо всем своим видом такой и была. Кроме того, я уже ручками снова себя стала трогать…

Да, что же это такое, возмутится публика, читая. Как, можно, о таком писать, путая святое и беспутное. Но, дамы и господа, жизнь такова, какова она есть, а не такая праведная всегда или удобная, для нашего понимания.

Вот и я, такой была, и, несмотря на выполнение своих обязанностей кормящей заменительницы матери, я не удержавшись однажды, потом уже не могла сдержаться и сорвалась…

Такой простой мой помощник, приборчик — молокоотсос стал для меня первым серьезным испытанием, с которым я тут же не справилась. И, как-то, после ночного кормления, сидела и сдаивала себя с помощью ручного молоко отсоса и так увлеклась, что уже вовсе не для молока сдавливала сосок, а, для того чтобы себя удовлетворить. Малыш спал, мной в очередной раз досыта накормленный, а я? А я, испытав, в очередной раз такие сексуальные ощущения от его насасывания груди, теперь сама, сидела и отсасывала свои соски…

Затем руки разошлись по груди, сжали их. Сначала осторожно и нежно, затем все сильней и сильней. И вот, тогда у меня возникло желание применить тот же отсос, и я с напряжением приложила его к опустошенной груди и принялась нажимать на резиновую грушу, ощущая возрастающее возбуждение…Так увлеклась, что…

— А зачем, вы так делаете? — внезапно услышала у самой двери.

Оказывается, я сидела в пол оборота и не заметила, что приоткрылась дверь в мою комнату, вошел его отец. Он так же не спал и вышел по делу, привлеченный полоской света. Подошел к двери и…

— Ну, понимаете, молоко надо… — и запнулась, не зная, что пояснить, как оправдаться самой.

А он подошел ко мне и…

Я была в ночной рубашке, сидела около кровати. Руки были заняты: в одной руке держу бутылочку сцеженного молока, а в другой, этот злополучный прибор.

Его руки неожиданно легли мне на груди, я замерла, затаив дыхание и не смея, почему-то ему сказать, отказать, так и сидела, не ожидая ничего доброго от старика.

— По — моему, такую грудь не надо сдаивать, так?

— Нет надо, — довольно громко прошептала, пытаясь, освободиться от его наглого захвата.

— Ну, тогда я помогу тебе!