Виктор Телегин: Весь Виктор Телегин

Обессиленный, Сашенька упал на залитый мыльной водой пол. Ему было легко и покойно. Он посмотрел на свой хуй. Хуй висел, как сломанная веточка. На кончике его Сашенька увидел две прозрачную капельку.

-Молофейка, - пояснила Параша, по-матерински смотрящая на него. - Из нее будут твои дети.

Сашенька дотронулся пальцем до капли, и она осталась на ногте. Где-то в ней, в этой капельке, Сашенькины дети. Где они там? Но детей не было, и Сашенька лизнул палец. Сладковато, похоже на конфету "петушок".

-Вкусно? - спросила Параша. - Я сама люблю молофейку. Ну к, Сашеньк, подь суда.

Он подошел. Кухарка снова припала к его хую, слизывая с него остатки сашенькиных детей. Сашенька смотрел на виднеющуюся жопу Параши.

- Э, да ты снова готов, - восхитилась баба. - Гусар. Давай-ка.

Она снова опрокинулась на пол, раскинув толстые ноги.

- Парашка, я хочу ... туда, - робко сказал Сашенька.

-В жопу?

Кухарка рассмеялась.

-Я - то не шибко люблю в сраку, но Пантелей любит, - призналась она, поворачиваясь к Сашеньке необъятным своим тылом.

Хуй легко проник в жопу, вылез обратно. Запахло говном.

-Хоть бы посрала сперва, - проговорила Параша.

Но Сашенька не пускал ее, - ухватившись за мясо, он яростно вдалбливал хуй в черную дыру кухарки. Запах дерьма, пота, мыла, пара, все смешалось для него в единую симфонию запаха - запаха жизни, задуманной богом. И снова между ног у него стало тепло, и, обессиленный, он упал на пол, не обращая внимания на кухарку, принявшуюся слизывать с его хуя свое дерьмо и его молофью, смотрел в потолок, абсолютно счастливый. С сегодняшнего дня перед мальчиком открылась новая жизнь, и старой жизни он больше не хотел.

Собственный хуй завораживал Сашеньку. Он мог часами разглядывать его, теребить, называть ласковыми именами. Он считал его живым существом, нет, - он считал его богом. Хуй несет в себе ключик, отворяющий ларец жизни. Момент, когда в голове вдруг сверкнет мысль "Параша!" или "жопа!" или "пизда" и хуй поднимается, - это волшебство, это чудо сродни чудесам Христовым! Сашенька дрочил, и молофья выстреливала в потолок, - жизни не терпелось выбраться наружу! Сашеньке казалось, что он овладел тайной жизни, единственный из людей, и он теперь сродни Христу.

Дочка кухарки Акулька, 13 лет от роду, отдалась Сашеньке, когда тому уже стукнуло десять. Она, так же, как ее мать, легла перед Сашенькой на пол в бане, раздвинув в стороны тощие, перепачканные в грязи и гусином дерьме, ноги.

-Только скорей, - прошептала она, - а то мамка убьет.

Сашенька вставил хуй в бледную щелку, с пучком рыжеватых волос над ней, толкнул - сильно и жадно. Акулька вскрикнула, словно ее пырнули ножом, оттолкнула Сашеньку и вскочила на ноги. Из ее пизды текло что-то красное. Кровь! Сашенька испугался, как если б в сочельник увидал черта.

-Что с тобой, Акулька?

-Ничего, - сказала Акулька, подтирая промежность старым рушником. - Больно-то как! Ты не дави так сильно, ладно?

Она вновь улеглась на пол, но Сашенькин хуй беспомощно болтался и мальчик так и не смог заставить его подняться, как ни старался.

-Дай я попробую!

Акулька взяла беспомощный пестик в рот, покатала за щеками, затем полизала яйца горячим языком. Тщетно.

-Мамка дяде Ивану всегда так делает, - сообщила она. - И у него торчит, ты б видел. Не, Сашка, ты не дядя Иван.

Эти слова запали Сашеньке в душу, он стал с интересом приглядываться к конюху Ивану - какой - такой дядя Иван, какой у него хуй, как он торчит?

Украв за обедом кусок лакричного пирога, Сашенька побежал к Акульке.

-Акулька.

-Ебли хочешь? - заговорщицки шепнула девочка.

-Нет, - отмахнулся Сашенька. - Вот пирог, Акулька. Я хочу... Хочу посмотреть, как конюх ебет твою мамку.

Девочка, похоже, была разочарована, но пирог взяла.

-Приходи в людскую, как повечеряют - сказала она и побежала по двору, наступая босыми ногами в гусиное дерьмо.

Сразу после ужина Сашенька пошел в детскую, но спать не лег. Дождавшись, пока брат и сестра засопели, он выбрался из- под одеяла.

В людской было темно и удушливо пахло щами. Сверкнули глаза.

-Чего так долго? - недовольно спросила Акулька.

-Маменька не пущала, - соврал Сашенька.

-Пойдем. Кузнец с мамкой уже пошли на сеновал.

Мальчик и девочка спрятались в углублении между пахнущим чабрецом стогом и стойлом, где мычали быки.

На сеновале еще никого не было.

- Погодь, - шепнула Акулька. - Видать еще идут, милуются по дороге.

Наконец, зашуршало, затопотало. Послышался голос кузнеца - тяжелый, как молот, и голосок кухарки, - податливый, как плохая наковальня.