Михаил Окунь: Мы пройдем этот город насквозь

Когда ее спрашивали, почему голова обрита наголо, она лаконично отвечала: «Педикулёз».

Детская вшивость. Что ж, из подросткового возраста она вышла недавно. А побывав в одном из мест ее ночлега, я понял, что и второе близко к истине.

Дом на Пушкинской, 10 был уже очищен от неформалов, и лишь в одном укромном закуте на кучах тряпья ночевали они. Та серьезная дама от искусствоведения, взявшая солидный грант в Соросе под изложение истории странного дома, этот эпизод, разумеется, обошла стороной. И вообще, судя по ее текстам, внутрь реальной Пушкинской, 10 сунуться она не решилась, обошлась наружным наблюдением. Я, конечно, имею в виду не нынешний центр альтернативной культуры «Пушкинская, 10» с входом с Лиговки, нашпигованный вполне благополучными артстудиями и таинственными квартирами, оборудованными бронебойными дверями, сигнализацией и видеокамерами. Как-никак, «центр» – и культуры, и «криминальной столицы».

Мне рассказал о ней приятель, работавший в молодежном издательстве. Она заявилась в конце рабочего дня, принесла стихи. Хлебников, по воспоминаниям, носил клочки бумаги со стихами в наволочке. У нее и наволочки не было.

Она засиделась, все разошлись. По словам приятеля, сама полезла к ширинке его брюк.

Он разложил ее на письменном столе. Остался весьма доволен.

– Скажи ей, что сидишь в издательстве, – сработает безотказно. – Посоветовал он мне.

– И где же я этакую бомжиху зацеплю?

– В «Борее».

Действительно, под низкими кирпичными сводами буфета этого тусовочного местечка на Литейном я встретил ее. Узнал по «прическе» и проколотой ноздре. Сама подсела, увидев на столике бутылку вина.

Впрочем, в тот вечер ничего не получилось. Кончилось вино, и она пересела к другой компании. И упоминание издательства не помогло.

Она приехала поздно вечером через несколько дней, без звонка. Вероятно, ночевать было негде.

Маленький шрамик под левой грудью, рот в постоянном поиске сосательной работы, резкое дыхание, от которого упругий живот ее ходил ходуном, легкий мазохизм…

Она упорно ассоциируется в моей памяти с Пятью углами. С каким-то жилищем во дворах на Загородном, которое ничуть не уступало той каморке на Пушкинской. И женщиной в нем, загипсованной с ног до головы.

Пять углов… На серую круглую башню с каменным куполом я смотрел в детстве из окна коммуналки на Большой Московской. И представлял себе каких-то рыцарей, держащих там оборону. С этим перекрестком связано и одно из наиболее сильных детских унижений. Сначала тётка-мороженщица с лотком на резиновом ходу сказала ласково: «Приходи, мальчик, завтра за сдачей, сейчас у меня мелочи нет». А когда доверчивый мальчик явился вновь… Но самым ужасным было то, что чистильщик обуви, дядя Саша-армянин, вылез из своей будки и стал в унисон с мороженщицей поносить попрошаек и грозно коверкать: «Иды атсюда!» Проявил торговую солидарность.

А ведь узнал меня. Отец, когда мы вместе проходили мимо этого сапожника, непременно здоровался с ним за руку. Любил популярность среди обслуживающего персонала – парикмахеров, официантов. Указывал чистильщику на меня: «Сын!» Тот сиял двумя золотыми рядами: «О-о-о!» Так что не мог не узнать.

Что там было еще у Пяти углов? – огромный грубый аквариум с живыми, но уже вялыми лещами в магазине «Мясо-Рыба». Подвальчик, где всегда был томатный сок в разлив, рубль десять стакан. Разъезжая – еще не заасфальтированная, вымощенная черным диабазом.

Спустя много лет я увидел один из этих камней, по виду напоминающий буханку формового хлеба, на выставке авангарда. На камне стоял простой граненый стакан (приклеенный, естественно, – а ну как понадобится кому-нибудь из посетителей? – и все труды насмарку). Произведение называлось «Композиция № 777» (должно быть, по народной марке портвейна). Позже какой-то нью-йоркский музей приобрел образец нового искусства за скромную сумму в три тысячи долларов. Не после таких ли «композиций» (тем более, за номером 777) и пришлось в конце концов заасфальтировать Разъезжую?

Моя новая знакомая время от времени сажала навечно загипсованную в самодельное кресло на колесиках, подобранное на свалке, и выкатывала к знаменитому перекрестку просить милостыню.

Я тоже хочу провести остаток дней в районе Пяти углов. Пусть нищим. Но желательно не в гипсе.

Как и все эти люди, она имела обыкновение время от времени надолго исчезать. Потом внезапно прорезалась телефонным звонком. Однажды попросила дать адрес петербургского Пен-клуба. Ее избили в милиции, завели какое-то дело. Она хотела, чтобы писатели-правозащитники за нее заступились.