Тереза Ревэй - Твоя К.

Она не могла скрыть горечь. Макс резко поднялся, подошел к окну и прижал лоб к холодному стеклу. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Мне очень жаль, правда. Очень жаль. Прости меня.

Сара посмотрела на него с грустной улыбкой.

— Ну что ты. Ты ни в чем не виноват, мой бедный Макс, — сказала она. — Я знала, что он воспользуется случаем, чтобы приумножить свое состояние. Говорят, что он сделал заявку и на выкуп магазина Натана Израеля. В любом случае Мариетта, скорее всего, не в курсе, — сказала она, поднимаясь. — Сомневаюсь, что ее муж рассказывает ей о том, как обделывает свои делишки. Ну ладно, я пойду уложу детей. У тебя есть новости от Фердинанда?

— Нет, но он обещал зайти сегодня вечером.

— Единственный плюс от всего этого — то, что теперь я смогу направить всю свою энергию, чтобы вызволить Виктора из Заксенхаузена. Больше мне нечем заниматься.

К концу вечера в двери позвонил Фердинанд. Его волосы были всклокочены, фетровая шляпа и старое пальто покрыты снегом. Макс отнес их на кухню, чтобы они просохли. Вернувшись в салон, он увидел, что друг сидит перед огнем камина, пытаясь согреть руки.

— Ты ел? — спросил Макс.

— Нет.

— У нас кое-что осталось от ужина. Я приготовлю тебе. Новости есть?

— В общем, нет, — ответил Фердинанд с угрюмым видом. — Пока я в полном тупике с Виктором. Он обвиняется в том, что несколько лет назад писал статьи для сионистской газеты.

— Но это абсурд! Он преподаватель литературы. Гете и Шиллер — вот его интересы.

— Конечно. Но в то время он был молодым и горячим, как ты или я, мой дорогой друг. К несчастью, его первые опусы произвели определенный резонанс в свое время, поэтому специальные службы взяли его имя на заметку. Для них хорош любой повод. Я волнуюсь, — признался он тихо. — Боюсь, мне не удастся вытащить его из лагеря. Сара должна уехать. Ее бумаги в порядке. Иначе французская виза окажется просроченной, и тогда надо будет начинать все с нуля. А это опасно.

— Я не уеду без Виктора, — заявила Сара, которая стояла на пороге и слышала часть разговора. — Это не обсуждается. Я буду добиваться его освобождения.

— Да знаю я… знаю, — вздохнул Фердинанд. — Но иногда мне хотелось бы, чтобы вы не были такими храбрыми, вы, женщины. Меньше бы отравляли мне жизнь. Я не собираюсь покидать твоего мужа, ты это знаешь, надеюсь. Я смогу с большей пользой заниматься его делом, зная, что ты находишься на другом берегу Рейна.

— Виктор должен знать, что я рядом, — возразила она упрямо.

Фердинанд покачал головой, раздражение и беспокойство раздирали его.

— В таком случае позволь хотя бы уехать Феликсу и Лили, — мягко произнес Макс. — Прояви благоразумие. Ты собрала все бумаги, все штампы, визы, разрешения. Ты бегала месяцами, чтобы все это получить. Необходимо вывезти твоих малышей. Ты не должна подвергать их жизнь опасности, оставляя в этой сумасшедшей стране.

Молодая женщина побледнела и медленно села. Видно было, что она дрожит.

— Но там у меня никого нет, — с отчаянием выговорила она.

— Ксения Осолина согласилась приютить их у себя, — сообщил Макс. — Она звонила мне сегодня и просила передать, что ты можешь полностью на нее положиться, она будет защищать твоих детей до тех пор, пока ты, Виктор и Далия не сможете к ним присоединиться.

— Откуда она знает это? — удивилась Сара.

— Я писал ей, чтобы спросить, сможет ли она принять Феликса и Лили. Она ни секунды не колебалась. Извини, но я вынужден был предусмотреть этот вариант. Ты должна быть рассудительной. Умоляю тебя, Сара.

Женщина посмотрела по очереди на двух своих лучших друзей. Они обеспокоенно глядели на нее. Сомнения разрывали Сару на части. Сможет ли она отпустить своих детей к людям, которых не знает, ведь они такие маленькие? В чужую страну? Она подумала о детях еврейских беженцев, которых приняла Англия. О фотографиях этих грустных маленьких девочек и мальчиков, закутанных в зимние одежды и с табличками на шеях. Имеет ли она право подвергать своих собственных детей таким испытаниям?

— Так надо, Сара, — настаивал Макс строгим голосом. — Ты хочешь остаться с Виктором, и никто не может тебя за это упрекнуть. Никто не заставляет тебя расставаться с Далией, она еще совсем крошка. Но твои старшие дети должны уехать. Немедленно.

Сара подумала о Ксении, о ее чувствах, когда молодая женщина рассказывала ей о дочери Макса, о которой он ничего не знал. Она тоже, как и Ксения, познала ужасы преследования, и теперь ее заставляли прислушаться к голосу разума. Ксению Осолину можно упрекнуть за черствость и эгоизм, за то, что она не смогла оценить любовь, которую готов был подарить ей от всего сердца мужчина, но никто не мог сомневаться в ее храбрости, воспитанной идеалами царской России. Если Сара Линднер и могла кому-то доверить своих сына и дочь с закрытыми глазами, так только Ксении Осолиной.