Генрих Шумахер - Последняя любовь лорда Нельсона

Сэр Уильям пожал плечами.

— Ты слишком многого хочешь! В политике — как на войне. Дозволены все средства, Но, впрочем, эта «сказка»… Помнишь историю с ожерельем Марии-Антуанетты? В ней не было ни единого правдивого слова, но Филипп Орлеанский так ловко воспользовался ею, что репутация австриячки была безнадежно погублена. Можно было бы так же использовать и эту… Если когда-нибудь Марии-Каролине придет в голову чинить нам препятствия…

— И вы бы стали грозить ей разоблачением?

— Ну, это было бы слишком глупо. С ее мстительностью она бы никогда нам этого не простила. — Он сел, втянув голову в плечи, с хрустом ломая пальцы. — А если это будет на руку якобинцам? Со времени казни Людовика XVI и заключения в тюрьму Марии-Антуанетты они, естественно, видят в Марии-Каролине своего смертельного врага. Им бы это дало сюжет для еще одного очаровательного ядовитого памфлета, а их неаполитанские друзья-патриоты уж позаботились бы о том, чтобы Мария-Каролина прочла его. Она живет страстями и, как это свойственно женщине, руководствуется в политике чувствами. Она будет непримирима, захочет отомстить. А мы — единственные, кто может посодействовать ей в осуществлении этой мести. Стало быть, она без оглядки бросится нам в объятья. Но самое забавное, остроумное завершение этой истории… Знаешь, кто поможет нам в этом деле? Сами наши противники, эти галлы, считающие себя тончайшими умами на всем свете. Восхитительно, а? Питт придет от этого в восторг!

Он сел к письменному столу и схватил перо. Эмма вскочила:

— Ты хочешь писать Питту? Я ведь единственная, кому Мария-Каролина сказала это…

— Доверься мне. Ты останешься вне игры. Знает об этом король?

— Он поклялся ей честью молчать!

— Его честью? — он громко расхохотался. — Честь короля Носача! Спорим, что я не позже чем через час заставлю его проболтаться? Кстати — вот так мысль! Пусть он проболтается Руффо, кардиналу. Этот интриган косится на нас, англичан; он хотел бы сместить нашего Актона и стать премьер-министром. Если Фердинанд расскажет ему о драгоценностях, подозрение в авторстве памфлета падет на Руффо, и с ним будет навсегда покончено. Тогда как доверие Марии-Каролины к тебе останется непоколебленным.

— Да, она доверяет мне. Я — единственный человек, с которым она может говорить открыто, ничего не опасаясь. Потому что она любит меня, считает меня бескорыстной. А я — любым моим словом, любым выражением лица обманываю ее.

— Опять угрызения совести? — он нетерпеливо повел плечами. — Прошу тебя, ты — моя жена, англичанка… Ты обязана быть полезной мне и своей родине. А потом — ты ведь сама жаждала помогать мне, играть роль в политике. Ты мне предлагала это. Как раз скрытое, тайное манило тебя. Тебе хотелось, как богине, восседая за облаками, направлять судьбы. А теперь, когда тебе предоставляется такая возможность, ты еще колеблешься? Так как ставка в этой игре — народы и короли? Не выставляй себя на посмешище, дорогая! Вы, женщины, в своих салонах и будуарах делаете все то же самое, только в более мелких масштабах. Это — состязание интеллектов, самое тонкое на свете искусство. Была бы ты еще неумеха, а не мастер на все руки! Но будучи мастером, художницей высокого стиля…

Улыбнувшись, он кивнул ей и начал писать. Эмма молча уступила ему. Он был прав. Она сама хотела этого. Чтобы стать леди Гамильтон. Чтобы отомстить Гревиллу.

Эмма стояла за спиной сэра Уильяма и смотрела на его голову, склонившуюся над письмом. Эта голова казалась большой и значительной — вместилищем мощного мозга. Но в свадебную ночь, когда с головы сладострастного старца упал прикрывавший ее парик…

Однажды она уже видела черепа схожей формы. Еще во времена своей бедности. Маленькие черепа с размягченными костями, вдавленными висками, шишковатым затылком, тонкими, загнутыми по краям ушами — у порочных, хилых мальчиков. Той ночью она безрассудно бранила себя за то, что могла сравнить высокопоставленного лорда с воришками и мошенниками. Но теперь, после двух лет брака… Теперь она знала его.

Он мог смотреть вам в глаза честно и открыто, с доброй улыбкой, тогда как ложь не сходила у него с языка, а мозг продолжал плести коварные интриги. Он мог проливать слезы сочувствия над несчастьями своих собственных жертв. И мог так ловко замести следы, что все превозносили прямоту его характера, доброту его сердца. Мелкий вор и обманщик…

Но тех темных типов из притонов правосудие отправляло на виселицу, а сэр Уильям блистал в высшем обществе. И то, что у тех людей было грехом и преступлением, засчитывалось ему в добродетель и заслуги…