Джойс Элберт - Безумные дамочки

— Я выпью за это, — согласился Питер.

Беверли пожалела, что выпила перед ужином два мартини вместо одного. Привычное подергивание левой брови могло означать только одно: начало приступа мигрени.

— Дорогая, — сказал ей Питер, — ты не присоединяешься к нашему тосту?

Она коснулась лба, будто легкое прикосновение пальца могло унести головную боль.

— Через минуту. Извините меня, пожалуйста. Наверное, надо принять таблетку. Голова разболелась.

Питер и Тони встали, когда она пошла на второй этаж, где у нее были лекарства.

— Мне искренне жаль, — сказал Тони.

— Очень неловко, дорогая.

— Я сейчас вернусь, — сказала Беверли. — Пейте вино, пожалуйста.

— Она страшно страдает от головных болей, — заговорил Питер, когда жена вышла. Вид у Тони был сочувствующий.

Наверху, в своей ванной, Беверли проглотила две таблетки и взмолилась, чтобы помогло. Иногда они сразу снимали приступ, но зачастую, лишь чуть притупляли страдания. Врач не мог объяснить причины.

«Медицина не на все может ответить», — любил приговаривать он.

У Беверли были свои соображения по этому поводу: она считала главным возбуждение, предшествующее приступу, и считала его катализатором мигрени. И хуже того: возбуждение, которое по каким-то причинам не признается больным человеком, возбуждение столь болезненное, что даже мигрень (кто бы поверил?) предпочтительнее его. Почему она сейчас разволновалась? Не из-за дурацкой капусты, конечно. Это смешно. Нет, это был Тони Эллиот, что-то в его сверкающих голубых глазах, что-то… она не могла поймать ощущение… что-то от рыбы.

Маргарет вносила кресс-салат с горчичным винегретом, когда Беверли вернулась в гостиную. Салат был соблазнительно зеленого, освежающего цвета. Может быть, обед даже удался. Возможно, когда-нибудь Питер займется с ней любовью по-старому. Может, мигрень исчезнет. Может, Тони Эллиот окажется самым милейшим человеком в мире.

— Тебе лучше, дорогая? — осведомился Питер, подавая ей стул.

— Да. Немножко. — Тошнота, сопровождающая приступы головной боли, только начиналась. Страшное ощущение кислоты во рту.

— Может, вино поможет, — предположил Тони. — Это мягкое вино. Попробуйте, пожалуйста.

— Мне неприятно, что я испортила ужин. Мне очень неловко.

Неловко, не по-женски, вульгарно. Беверли вспомнила, как всхлипывала, когда в госпитале медсестра брила ей волосы на лобке, готовя к родам. Она, конечно, знала, что ее побреют, но это знание ничего не изменило, потому что, глянув вниз, вспомнила себя восьмилетней в объятиях матери и не сдержала слез. И через несколько недель после рождения Салли рыдала, когда видела себя в ванной.

— Вчера из городского выпуска выпала четырехстраничная вставка, — говорил Питер.

— Я всерьез думаю сменить типографию, — ответил Тони. — Полутона омерзительные, так что было бы безумием не поменять их. Вопрос в том, на кого? Но эту тему мы сейчас обсуждать не будем.

Вновь появилась Маргарет в белом переднике с дымящимся блюдом тушеной капусты, которое держалось в ее руках под очень опасным углом. Она почему-то (и Беверли не могла понять причины) держала блюдо абсолютно несбалансированно: кусочки свинины и сосиски были на одной стороне, свисая вниз, а более легкая капуста вздымалась в воздух на другой стороне.

Питер прищурился своим знаменитым взглядом.

— Что это за штука, дорогая?

Распятая между запахом капусты и мигренью, Беверли не осмеливалась раскрыть рот, боясь что ее вырвет. Маргарет в роли мученицы вознесла очи к хрустальным канделябрам, снимая с себя ответственность за то, что ее вынудили преподнести обществу. Белки глаз на фоне черного лица забавно напоминали полотна Франца Клайне, подумала Беверли, ощутив свою образованность. Спасибо двум поездкам по вторникам из Гарден-Сити в галереи Манхэттена.

Подавив тошноту, она сказала:

— Это народное эльзасское блюдо.

В этот момент одна из сосисок упала на великолепные, безупречные полосатые брюки Тони Эллиота.

Если бы Анита Шулер знала Беверли, то все равно бы ей позавидовала.

Если бы Беверли знала, что ей завидует более молодая и более красивая женщина, она была бы удивлена:

— Вы и половины не знаете…

— Да, но вы хоть замужем.

— А я могу ответить: вы хоть свободны.

— Свободна для чего?

Свободна быть несчастливой, не такой, как Беверли, но несчастливой самой по себе — это самое худшее, самое угнетающее несчастье.

Анита, прожив в Нью-Йорке два года и потратив один из них на безнадежную любовь к Джеку Бейли, решила устроить вечеринку и пригласить этого негодяя (пустота становилась невыносимой). Вечеринка — единственное, что она сумела придумать после нескольких месяцев тяжких раздумий. Только она предоставляла возможность снова сблизиться с Джеком, потому что если просто ждать возобновления угасшего романа, то можно было ждать до двухтысячного года.