Уильям Вулфолк - Кино для взрослых

Грандиозное действо!

Он наблюдал за ее отточенными, грациозными движениями, пока она бродила по комнате босиком. Любовался идеально гладкой, без малейшего изъяна, алебастровой кожей. Так же совершенно было все ее тело, хотя он знал; в детстве она страдала небольшой косолапостью, пришлось делать операцию. Вот почему она питала слабость к дорогой обуви, битком набивая ею гардеробную.

Шейла почти закончила одеваться. Хендершот вставил сигарету в серебряный мундштук и закурил, продолжая следить за нею с настороженным вниманием подстерегающей добычу хищной ящерицы. В уголках губ обозначились морщины.

— Знаешь такого парня — Пола Джерсбаха?

— Твоего нового автора? Он был на студии во время моего представления. Красивый молодой человек. Он тебя интересует?

— Да.

— Не давай Тому Фаллону поводов для ревности.

— Том не в счет.

Она немного подумала.

— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. Не думаю, что он простил тебе меня. И уж тем более не простит другого мужчину.

— На голой физиологии далеко не уедешь. А Тому больше нечего предложить. Джерсбах напомнил мне одного молодого матроса. Дождливым вечером я подвез его на своей машине. Оказалось, что он в отпуске: служил на авианосце во Вьетнаме. Я убедил его не возвращаться на корабль, достал фальшивый паспорт, дал работу.

— А дальше?

— Обольстить его оказалось непросто. Он долго сопротивлялся искушению. Это был подлинный триумф техники. Торжество зрелости над молодостью. Опыта над наивностью. Я понял, что он мой, когда он начал странно себя вести. Отказывался выполнять домашние обязанности. Целыми днями слонялся по комнате, слушая меланхоличную музыку и перечитывая книги из моей коллекции.

— Что с ним случилось?

— В конце концов он стал невыносим. Однажды утром я взглянул на его пустое, голодное лицо и понял, что с меня довольно. Дал ему денег и выставил за дверь. Потом до меня дошли слухи, будто он на Ростоке, занимается контрабандой наркотиков.

— Фу, какая гадость. Что от меня требуется в связи с Джерсбахом?

— У него сейчас период религиозного похмелья. И потом, он хронический гетеросексуал.

— Меня еще никто не называл лекарством от гетеросексуальности.

— И тем не менее, ты можешь им стать. Юный Джерсбах застрял на низшем уровне чувственности. Ему не найти лучшего учителя.

— Не вижу связи между моим предполагаемым романом с этим парнем и его капитуляцией перед тобой.

— Чтобы увидеть эту связь, Шейла, требуется понимание человеческих эмоций во всей их полноте и сложности. Видишь ли, когда ты его бросишь, ему останется только один путь, одна форма любви, а именно тот, на который ступали философы и аристократы. Ты — последняя, жизненно необходимая стадия, через которую он должен пройти. Я буду ревновать к тебе, как к свидетелю его перерождения. Само собой, я предпочел бы проделать это сам, но не смею приблизиться к нему, пока он не достигнет нового уровня зрелости.

— Ничего не получится.

— Сделай, как я прошу.

— Какая моя выгода?

— Он тебе понравится. Он чист. А невинный мужчина — небо и земля по сравнению с невинной женщиной.

— Не мой тип.

— Сделай это ради любви ко мне.

— Не смеши.

— Великолепный шанс исследовать потаенные уголки незапятнанной души и обнажить коренящиеся в ней пороки. Шейла, ты выведешь Пола Джерсбаха из замкнутого круга. Потом он сможет исследовать бездны греха до конца жизни.

— Меня это не вдохновляет. Откровенно говоря, посоветовала бы тебе найти более достойный объект приложения сил.

— Я настаиваю.

— Звучит почти как угроза.

— Почему «почти»?

Она побледнела.

— Никто не волен изменить прошлое, дорогая Шейла. А ты позволила себе излишнюю откровенность.

— Ты не посмеешь.

— Посмею — если ты откажешься выполнить мою просьбу.

— Ты… ты… подонок!

— Неужто такая большая дружба не стоит маленького одолжения?

Одетый в небесно-голубые брюки и желтую рубашку, Фрэнк Мердок готовился снимать сцену суда над Фриной, обвиненной в совращении афинского юноши. Сцена снималась вне очереди, вместе с другой, также требующей участия статистов: это давало возможность заплатить им за один съемочный день вместо двух. В павильоне воздвигли декорации: амфитеатр, окруженный колоннами из папье-маше.

Мердок обсуждал мизансцену с актером, игравшим защитника Фрины, Гиперида. В дискуссии участвовал также оператор. Им удалось быстро договориться о том, как разместить героев и дать зрителю почувствовать растущую уверенность Гиперида в том, что судьи признают его клиентку виновной. Это подготовит зрителя к эксцентричному маневру Гиперида, который надоумит Фрину сбросить одежды и выставить на всеобщее обозрение свое дивное тело. Судьи решат, что подобная красота — не иначе как дар небес, и оправдают Фрину.