Наталья Калинина - Останься со мной навсегда

Это был Экклезиаст — тот самый Экклезиаст, который назвал эту жизнь суетой и которым он так зачитывался во времена своей ужасно суетливой юности. Ему бросилась в глаза фраза из третьей главы, которую она обвела карандашом: «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовет прошедшее». Всего лишь две строчки, а сколько в них надежды…

Он закрыл глаза и мысленно повторил эти простые слова, которые в его понимании всегда были чем-то вроде путеводителя по Вечности… Нам только кажется, что время имеет над нами какую-то власть. Мы всегда живем и никогда не умираем. То, что принято называть смертью, означает просто новое рождение. Мы были всегда — и мы будем всегда. В нашем теперешнем воплощении мы остались такими же, какими были в наших прежних жизнях, пусть в нас и не сохранилось памяти о них. И в последующих воплощениях мы тоже сохраним себя самих, пронесем через всю эту бесконечность жизней, что ожидают нас впереди, нашу единственную и неповторимую суть, наши желания и стремления, нашу любовь. Любовь — это и есть самое главное. Ведь только это и нужно каждому из нас — быть с тем, кого мы любим, всегда и везде, во всех веках, временах и жизнях… А если где-то в прошлом мы потеряли наше счастье, Бог вернет нам прошлое, чтобы мы могли обрести утраченное. Каким образом Он это сделает, известно только Ему.

Услышав за спиной ее тихие шаги, он открыл глаза и обернулся.

— Почему ты…

Он хотел спросить, почему она обвела эту фразу из Экклезиаста, но что-то остановило его. О некоторых вещах лучше не говорить вслух… Она подошла к нему и положила руки на его плечи.

— Ты устал?

— Устал?.. Да, наверное, я устал. Но это приятная усталость, мисс… мисс Бессонная Ночь. Кстати, почему ты не спишь в такой поздний час?

Он до сих пор старался не называть ее по имени, потому что это ее раздражало. А тот случай на пляже, когда он в присутствии ребятишек пытался убедить ее в том, что она — Вероника Грин, а не Констанс Эммонс, лишний раз доказал ему всю тщетность подобных усилий. Нет никакого смысла твердить ей ее имя до тех пор, пока она сама не начнет вспоминать, кто она такая.

— Можешь называть меня по имени, Габриэле, — вдруг сказала она — и он вздрогнул при этих словах. — Я больше не буду сердиться, если ты будешь называть меня Вероникой.

— Ты… ты хочешь сказать, что вспомнила, кто ты есть на самом деле?

Она обошла кресло и села к нему на колени. Ее лицо было бледным, под глазами обозначились темные круги. Она очень плохо спала последние ночи — быть может, потому, что пыталась вспомнить?..

— Я ничего не знаю об этой Веронике, Габриэле, — сказала она, тряхнув своими длинными шелковистыми волосами. — Но я знаю, что ты любишь эту девушку, и я хочу стать Вероникой для тебя.

Он тяжело вздохнул и опустил глаза, машинально играя кружевами, украшающими вырез ее ночной рубашки. Она хотела стать Вероникой, потому что он любил Веронику. Точно так же до этого она захотела стать Констанс, потому что думала, что он любит Констанс. Захотела этого так сильно, что потеряла себя саму… Она продолжала придерживаться все той же логики — логики своего безумия и своей любви.

— Послушай меня внимательно, Вероника, — сказал он, глядя в ее потемневшие от бессонных ночей глаза. — Ты права: я люблю девушку по имени Вероника. Люблю и всегда любил только ее. И эта девушка — ты. Ты сейчас не помнишь своего прошлого, но память еще вернется к тебе, я в этом уверен. Если хочешь, я помогу тебе.

— Ты в самом деле поможешь мне?

— Конечно, помогу. Если ты готова к тому, чтобы выслушать все от начала до конца.

— Я готова.

Она поудобнее устроилась на его коленях, не сводя с него выжидающего взгляда. Он не знал, с чего начать. Рассказать ей о том, как они встретились, как всего лишь через шесть недель после этого она была вынуждена срочно вылететь в Нью-Йорк, потому что ее мать пыталась покончить с собой, и там ей попался в руки дневник матери? Из-за этого дневника она не захотела возвращаться к нему и скрывалась от него неизвестно где…

— Вероника?

— Да?

— Ты помнишь тот песочный замок, который ты построила однажды на пляже?

— Помню.

— Тот замок, который ты построила тогда на пляже, был точной копией дома в Риме, в котором мы жили вместе.

— Но я никогда в жизни не видела такого дома, — возразила она.

— Ты не только видела этот дом — ты в нем жила. Просто ты не помнишь об этом.

Она виновато улыбнулась.

— Ты прав — я ведь ничего не помню о себе.