— Почти два месяца, — ответила я, помешивая в кастрюле борщ.
— А ему сказали, что эта профурсетка замуж выскочила?
— Сказали.
— Кто?
Я пожала плечами. Дело в том, что Стас ни разу не спросил у меня, почему к нему в больницу перестала ходить его невеста Лена. Стаса навещали его сокурскники с биофака. Думаю, они и сообщили ему о ее измене.
Я вернулась в комнату, с трудом балансируя сложным сооружением из горячей кастрюли, увенчанной еще более горячей сковородой. Стас сидел все в той же позе, плащ свисал до самого пола, помятая шляпа лежала на столе. Он с жадностью набросился на борщ, громко чавкая и кроша на скатерть хлеб. Наш воспитанный до рафинированности Стас. «Ну вот, теперь отдыхать лягу — врач велел после обеда отдыхать», — заявил он, улегся прямо в плаще на диван и прикрыл лицо шляпой.
Стас жил у нас два дня, помногу ел и валялся целыми днями на диване, правда, не в плаще. На третий день за ним приехала Эмили. Он покорно склонил перед ней голову, подставив для поцелуя небритую щеку. Потом перекинул через локоть свой жеваный плащ и, ни с кем не попрощавшись, вышел в прихожую.
Через две недели Стас устроился рабочим в зоопарк, где служит и по сей день…
— Тебе завтра рано вставать? Оставайся ночевать у меня, — неожиданно предлагаю я.
Он мычит что-то нечленораздельное и громко стучит ложкой о стенки стакана с венгерским компотом.
— Тахта в кухне длинная — уместишь свои мощи. От нас с Егором можешь на крючок закрыться, — выдвигаю я свои доводы «за».
Стаса внезапно осеняет очередное открытие. Он поднимает длинный указательный палец и говорит, тыча им в стену:
— Змеи, в отличие от человека, могут неделями голодать. Знаешь, почему?
Я отрицательно качаю головой.
Стас долго смотрит в стену, потом лезет в карман за носовым платком.
— Они холоднокровные, понимаешь?
— Кажется.
Я иду в комнату одеваться. Егор напрыгом летит за мной, взбирается на журнальный столик и, склонив набок свою черноносую морду, внимательно следит за тем, как я облачаюсь в теплые колготки и бархатную юбку. «Ага, значит, покидаешь меня. На ночь глядючи, — говорит он всем своим видом. — Ну, пеняй на себя».
Егор не любит, когда я ухожу развлекаться. Против работы он не возражает, но мои вечерние прогулки почему-то выводят его из равновесия. Когда я вернусь домой, в ванной наверняка будет красоваться нечто, стопка нот на рояле расплывется по его скользкой поверхности, словно поток вулканической лавы, а сам Егор притворится спящим на диске проигрывателя — единственном запретном для него во всей квартире месте.
— Сегодня Дженни продолжила свой славный королевский род, — торжественным тоном сообщает Стас, когда мы спускаемся в лифте. Его глаза серьезны, уголки губ опущены. — Еще одним неофилидом стало на свете больше. А твой Егорий так и сдохнет монахом. Вопреки всем законам природы. Ты бы его с нашей Мушкой, что ли, скрестила.
— Зачем? — спрашиваю я и в который раз вспоминаю, как мне достался Егор.
Помню, я возвращалась часов в одиннадцать вечера от матери. Полупустой поезд метро мчался своими черными норами. Вагон швыряло из стороны в сторону, и маленький рыжий котенок, который вылез из-за пазухи уснувшего на лавке пьяницы, от одного особо резкого толчка свалился к моим ногам. Теплый комочек живой плоти, а под ним грохочут стальные жернова. Я никогда не проявляла особой симпатии к кошкам и сроду не собиралась обременять свою жизнь заботой о домашних животных. Но когда поезд остановился на моей станции, я вдруг подхватила котенка и дунула вверх по лестнице. За мной, разумеется, никто не гнался, а котенок уже тыкался носом в мой мохеровый свитер и жадно чмокал. От него воняло копченой рыбой и пивными дрожжами.
Как у нашего Егора
Пьяный батька под забором,
Самогонку гонит мамка
И торгует спозаранку, —
пришла мне на память дразнилка из моего детства.
Так появился Егор, моя последняя глубокая привязанность, единственный смысл моей в общем-то бессмысленной жизни.
Когда я слушаю Шопена, я готова простить людям, как говорится, вся и все. И тем, кто сознательно либо бессознательно причинил мне боль, и тем, кто собирается ее причинить. Так я чувствую в те мгновения, когда звучит музыка, и по инерции какое-то время после.
В антракте я все еще была целиком во власти этой инерции, когда рядом вдруг произнесли мое имя, отчего внутри как будто что-то сдвинулось. «Таша, Таша», — настойчиво и удивленно повторил тот же голос.
Читать дальше