Уильям Локк - Счастливец. Друг человечества

А Сайфер продолжал:

— Приняв это предложение, я буду до конца своих дней обеспечен, и очень неплохо. Я смогу жить, где хочу, и делать, что хочу. Абсолютно ничего нечестного тут нет. Ни один человек не скажет обо мне, что как коммерсант я поступил нечестно. Ни один деловой человек в здравом уме не отказался бы от такого предложения. Если я его отвергну, мне придется начинать жизнь сначала без гроша в кармане. Как же мне поступить? Скажите мне.

— Я? Почему же я? — испуганно отмахнулся от него Септимус. — Я такой осел в подобных вещах.

— Это ничего не значит. Я сделаю именно так, как вы скажете.

Септимус подумал и нерешительно проговорил:

— На вашем месте я бы поступил так, чтобы Зора была довольна. Она не испугается пустых карманов.

Сайфер хлопнул себя рукой по лбу и закричал:

— Я знал, что вы это скажете! Я для того и вызвал вас, чтобы вы это сказали. Слава Богу! Я люблю ее, Септимус. Люблю всем своим существом. Если бы я продал этим людям свое имя, я продал бы им свою честь, свое право первородства за чечевичную похлебку. И никогда бы уже не посмел взглянуть ей в глаза. Выйдет она за меня или нет, не имеет значения. Вы бы на моем месте не стали ведь с этим считаться? Вы бы поступили так, как должны поступать честные глупцы, и точно так же поступлю я.

Он метался по комнате, страшно взволнованный, изливая в словах долго сдерживаемое возбуждение. Громко смеялся, кричал о своей любви к Зоре, тряс руку озадаченного друга и уверял его, что только он один из всех людей — он, Септимус, ответственен за это великое решение. И пока Септимус удивленно спрашивал себя, что бы это могло значить, он позвонил и велел позвать Шеттлворса.

Управляющий вошел с хмурым лицом, но при виде веселого патрона тотчас же просиял.

— Ну, Шеттлворс, я все обдумал.

— И решили?

— Отказаться наотрез.

Управляющий ахнул.

— Но, мистер Сайфер, подумали ли вы, что…

— Мой добрый Шеттлворс, за все годы совместной работы был ли хоть раз случай, чтобы я сказал вам, что я обдумал и решил, когда еще не обдумал?

Шеттлворс выбежал из комнаты, хлопнув дверью, и с этого дня всем говорил, что Клем Сайфер всегда был полусумасшедший, но теперь он совершенно спятил — того и гляди, начнет кусаться. И те, кому он говорил, с ним соглашались.

А Сайфер покатывался со смеху.

— Бедный Шеттлворс! Он так старался все устроить. Мне его жаль. Но я не могу служить одновременно Богу и маммоне [72] Бог богатства и наживы у древних сирийцев; в переносном смысле — алчность, корыстолюбие. .

Септимус встал и поднял свою шляпу.

— Это удивительный поступок — удивительный! Мне хотелось бы обсудить его с вами, но надо идти к Эмми. Она только вчера вечером приехала. Сегодня я ее еще не видел.

Сайфер вежливо осведомился о здоровье Эмми и ребенка.

— Он чертовски медленно растет, но, помимо этого, здоров. Еще зубок прорезался. Я все думаю, почему дантисты не изобретут вставных челюстей для младенцев.

— А потом вы бы изобрели для них железные желудки, да? — засмеялся Сайфер.

Прощаясь, Сайфер сунул Септимусу зонтик с золотой ручкой.

— На дворе ливень, вы промокнете и простудитесь без зонта. У меня правило — никому не одалживать свои зонтики, так что этот я просто вам дарю в благодарность за добрый совет. Всего хорошего!

Маленькая квартирка в Челси, выметенная, вычищенная и убранная женой привратника, гостеприимно приняла Эмми, ее мальчика, мадам Боливар и весь их многочисленный багаж. Все хорошенькие занавесочки, абажурчики и безделушки были вычищены и освежены после того, как побывали в чужих руках, и комнатки смотрелись веселыми и уютными, но Эмми они показались ужасно маленькими, и она все время удивлялась, как много места в квартире занимает маленький ребенок. Выслушав ее, Септимус объяснил такую странность тем, что у ребенка очень длинное имя, но зато он, когда вырастет, будет занимать в мире не последнее место.

Все утро Эмми хлопотала, прибирая и расставляя вещи и чувствуя себя такой счастливой, как никогда еще за весь этот год. Дни скитаний Агари [73] Служанка Сарры, жены библейского патриарха Авраама, прогнанная своей госпожой в пустыню. в пустыне миновали. Грозный призрак позора, страх, что все будут на нее указывать пальцем, исчезли. На родине Эмми ждало ясное небо и определенное, достойное положение в обществе. И радость избавления от всех ужасов бесчестья пересиливала в ней горечь воспоминаний. Эмми снова была дома, в Лондоне, где все было ей знакомо и дорого. Она была почти счастлива.