Уильям Локк - Счастливец

Вдруг Поль услышал тихое всхлипывание и, опустив глаза, увидел, что Джен утирает глаза платком. Его сердце сразу смягчилось.

— Ну ничего, — сказал он. — Ты не подумала.

— Ведь это только потому, что я люблю тебя, Поль, — пробормотала она жалобно.

— Ну ничего, — повторил он. — Зайдем-ка сюда, — они проходили мимо кондитерской, — попробуем пышек с вареньем.

Поль зашел к своему другу Раулату, который уже слышал от одного из своих помощников, работавшего в натурном классе, о конце карьеры Поля-натурщика.

— Я вполне сочувствую вам, — рассмеялся Раулат. — Я удивлялся, как вы так долго выносили эту историю. Что же вы собираетесь теперь делать?

— Я собираюсь на сцену.

— Каким образом вы добьетесь этого?

— Не знаю, — ответил Поль. — Но если бы я знал какого-нибудь актера, он смог бы рассказать мне. Я предполагал, что вы знакомы с кем-нибудь из артистов.

— Да, я знаю двух-трех, — ответил Раулат. — Но они только актеры, а не импрессарио, и я не думаю, чтобы они могли что-нибудь сделать для вас.

— Кроме того, что мне нужно, — настаивал Поль. — Они подскажут мне, как приступить к делу.

Раулат нацарапал пару рекомендаций на визитных карточках, и Поль ушел удовлетворенный. Он нанес визиты обоим указанным актерам. Один посоветовал ему лучше мести улицы, чистить сапоги, колоть щебень на шоссейной дороге, возить навоз, торговать рубцом или палками или, на крайний случай, покончить самоубийством, чем заниматься профессией, над вратами которой было начертано «Lastiate ogni speranza…», — он щелкнул пальцами, стараясь выжать из своей памяти продолжение.

— Voi che intrate [12] «Оставь надежду, всяк сюда входящий» — надпись над вратами ада в поэме Данте «Божественная комедия». ,— продолжил Поль в восторге от того, что мог обнаружить знание итальянской фразы, которую он встречал в литературе. И, исполненный одной из чистейших радостей молодого литератора (и потому глухой к пессимистическому совету), он покинул разочарованного артиста.

Другой, менее мрачный и добившийся большего успеха, долго разговаривал с Полем о самых разнообразных предметах. Не зная ничего о его прошлом, он принял его, как друга Раулата, на равной ноге. Поль расцвел, как цветок на солнце: в первый раз он говорил как равный с образованным человеком, с человеком, который был дружен с великими английскими авторами, который с удивительной легкостью переходил от Чосера к Дамбу и от Драйдена к Броунингу [13] Английские поэты, жившие в разное время, — от XIV до XIX века. . Крепкое вино занимательной беседы бросилось Полю в голову. Он возбужденно выдвинул всю свою не слишком значительную артиллерию познаний и так хорошо справился с этим, что артист направил его с сердечным рекомендательным письмом к одному из своих знакомых импрессарио.

Письмо открыло тяжелую дверь театра. Необыкновенная красота лица и фигуры просителя оказалась еще более убедительной рекомендацией в глазах импрессарио, который начинал репетиции романтической пьесы, и Поль немедленно был приглашен на выходную роль итальянского юноши с платой в тридцать шиллингов в неделю. Поль пришел домой и, распустив хвост перед Джен, как молодой павлин, заявил:

— Я — актер!

Глаза девушки засверкали.

— Ты удивителен!

— Нет, не я, — скромно ответил Поль, — а моя звезда!

— Ты получил большую роль? — спросила Джен.

Он рассмеялся снисходительно, тряхнув черными кудрями.

— Нет, глупенькая. Мне не придется сказать ни слова. Я должен начать с начала. Каждый артист прошел через это!

— Ты достанешь маме и мне контрамарки посмотреть тебя?

— Вы получите ложу! — объявил Поль Великолепный.

Так началась новая фаза карьеры Поля Кегуорти. После первых дней непривычки к обнаженной холодной сцене, где обломки разрозненной мебели изображали троны, лестницы, двери дворцов и поросшие мхом скамьи; где мужчины и женщины в обыкновенной одежде самым необычным образом вели себя по отношению друг к другу и совершали, подобно призракам, непонятные действия, где ничто ни капли не было похоже на прелестные картины, которыми он привык за шиллинг любоваться с галерки, — после этих первых дней Поль стал осваиваться со странным миром театра и подпал под его влияние. И он гордился данной ему ролью праздного игрока на лютне, в живописных позах дожидающегося на ступенях лестницы выхода госпожи. Он радовался, что ему не пришлось быть безликим членом толпы статистов, которые двигались кучей, кланялись и кивали, делали вид, что разговаривают друг с другом, и снова исчезали. Он понимал, что будет на виду в течение всего акта, и не разочаровывался оттого, что режиссер использовал его исключительно как декоративную вещь.