Уильям Локк - Друг человечества

Что же Зора намеревалась делать? Обладая врожденным артистическим чутьем и восприимчивостью к красоте, она не умела ни рисовать, ни петь, ни играть на сцене, ни писать занятные рассказики для еженедельников. Не замечалось у нее и особых талантов, которые следовало бы развивать. Работать из-за куска хлеба ей теперь было не нужно. Ибсеновские идеи самоутверждения и воспитания в себе личности ее не волновали. Она не стремилась переделать мир, или хотя бы часть его, по-своему. И не считала, что у нее в этом мире есть особая миссия, которую необходимо выполнить. Непохожая на многих других женщин, жаждущих выдвинуться и сравняться с мужчинами, она не ощущала неудержимой внутренней потребности что-нибудь сделать и кем-то стать. Честолюбие у нее отсутствовало. Зора была просто большим роскошным цветком, который пробивается из тени на солнечный свет, стараясь заполучить как можно больше этого света.

Случилось так, что литератор из Лондона возвращался в столицу тем самым поездом, который увозил Зору к начальному пункту ее паломничества. Он попросил разрешения перейти к ней в купе и стал расспрашивать, какой отрасли человеческой деятельности она намерена себя посвятить. Зора ответила, что хочет только погреться на солнышке. Тогда ее собеседник наставительно заметил, что человек обязан чем-то заниматься, чтобы оправдать свое существование. Она выпрямилась и сверкнула на него негодующим взглядом.

— Простите, — извинился он. — Вы свое оправдываете.

— Каким же образом?

— Украшая собой мир. Я был неправ. Это и есть истинное назначение красивой женщины, и вы его выполняете.

— У меня в саквояже, — медленно проговорила Зора, пристально глядя на своего спутника, — лежит средство, предупреждающее морскую болезнь, есть и непромокаемый плащ для защиты от дождя, но как мне оградить себя от пошлых комплиментов?

— Облачившись в костюм восточных женщин, — без тени смущения ответствовал литератор из Лондона.

Зора рассмеялась, хотя он и был ей несимпатичен. А ее собеседник с комической серьезностью наклонился к ней. Он уже написал несколько романов и теперь издавал еженедельник самого возвышенного направления, но с легким налетом цинизма.

— Я старый воробей — мне уже тридцать пять лет, и я знаю, что говорю. Если вы рассчитываете проехать по всей Европе без того, чтобы мужчины говорили вам комплименты, влюблялись в вас и ухаживали за вами, то вы весьма и весьма заблуждаетесь.

— То, что вы говорите, — возразила Зора, — только подтверждает мое мнение, что все мужчины несносные и противные. Почему бы им не оставить в покое бедную женщину?

Поезд остановился на узловой станции. Щеголеватый молодой человек, проходивший по платформе, увидев Зору, внезапно остановился против окна ее купе. Молодая женщина досадливо отвернулась. Раттенден засмеялся.

— Милая моя юная леди, позвольте преподать вам азы житейской мудрости. Старая дева с паклей вместо волос, монолитами вместо зубов и ящиком с домино вместо тела может безбоязненно путешествовать одна даже среди диких татар. Татары ее не тронут. Но — разрешите говорить с вами откровенно, так как вы сейчас моя ученица, — красивая женщина, как вы, излучающая женский магнетизм, не может на это рассчитывать. Она изводит мужчин — и еще как! — а мужчины изводят ее. Вы сами не даете покоя мужчинам; как же вы можете требовать, чтобы они оставили вас в покое.

— Я нахожу, — сказала Зора, когда поезд тронулся, — что старой деве, о которой вы упомянули, можно только позавидовать и что этот разговор мне неприятен.

Как истая провинциалка, она была очень щепетильна в выборе тем для разговора. Подобные речи внушали ей отвращение к самой себе. Зора взяла в руки модный журнал, купленный в Лондоне, — она ведь собиралась учинить набег на столичных портных и модисток — и, смущенно разглядывая до неприличия декольтированных дам на картинках, решила по приезде в Лондон надеть парик, выкрасить лицо в желтый цвет и вычернить один из передних зубов, чтобы не смущать никаких «татар».

— Я только предостерегаю вас, указывая на возможные опасности, — чопорно заметил Раттенден. Он не привык, чтобы его манеру вести разговор называли неприятной.

— Кому грозят эти опасности? Мужчинам?

— Нет. Вам самой.

Зора презрительно усмехнулась: — Ну, на этот счет не беспокойтесь. Почему это каждый мужчина убежден в своей неотразимости?

— Потому что обычно он в самом деле неотразим, когда того хочет, — ответил литератор.