Лесли Пирс - Секреты

С февраля она начала ходить на танцы как минимум раз в неделю, и пять раз разные мужчины приглашали ее в кино или выпить. Ей очень понравился светловолосый голубоглазый лейтенант Роберт Онслоу из Огайо, которого она встретила в «Углу Радуги», в клубе для военнослужащих всех званий в старом ресторане «Дель Монико» на углу Шефтесберри-авеню и Пикадилли. Он водил ее в театр на «Блаженный дух» по Ноэлю Коварду и в кино на «Ребекку» и «Прощай, мистер Чипс». Но в мае его откомандировали на базу в Саффолк, и его письма постепенно стали приходить все реже, пока он совсем не перестал писать.

Адель не огорчило окончание так и не начавшегося романа, потому что Джоан совершенно справедливо заметила, что в море еще очень много рыбы. Она была уже достаточно рада тому, что ей снова может понравиться мужчина. Ей было хорошо оттого, что она стала, как и ее подруги, жить днем только вечерним свиданием, получать удовольствие от жизни и ничего не принимать слишком всерьез.

Сейчас она понимала, что день, когда она снова столкнулась лицом к лицу с Майлсом в Винчелси, стал поворотным моментом в ее жизни. Появившееся у нее спокойствие духа почти наверняка было вызвано тем, что она сумела справиться с обидой, которую держала на мать.

После разговора с Майлсом в тот день она вернулась домой и попросила Хонор и Роуз рассказать ей о том, как Эмили чуть не утонула. Роуз не очень хотелось говорить на эту тему, она отмахнулась от участия в разговоре и вышла погулять, но Хонор оказалась намного более словоохотливой. Она не только в живописных выражениях рассказала о событиях той ночи, но и сказала, что Эмили в самом деле обязана жизнью смелости и выдержке Роуз и ее пренебрежению собственной безопасностью. Она также упомянула, что некоторые вещи, которые рассказывала Эмили, находясь в расстроенных чувствах, заставили ее саму задуматься о своих материнских ошибках.

С полными слез глазами она рассказала Адель, как обращалась с Роуз, когда Фрэнк вернулся домой с войны. Она объяснила, что была зла на то, что он вернулся с контузией, и даже иногда жалела, что он не умер во Франции. Она признала свою вину за то, что вымещала свою боль на Роуз.

Бабушка уже не в первый раз пыталась дать Адель понять, что настало время простить мать. Но в этот раз, возможно потому, что Адель тронуло, с какой храбростью Роуз спасла Эмили, она почувствовала, будто ей открылась дверь в прошлое. И вдруг все ее недавние наблюдения и все, что она воспринимала, сложились в единое целое, и она увидела Роуз в совершенно другом, более положительном свете.

В тот вечер Адель намного комфортнее чувствовала себя с Роуз. В какой-то момент, когда они сидели по разные стороны кушетки и слушали приемник, Адель положила ноги на кушетку и Роуз взяла их и положила себе на колени. Просто маленький жест, но любовный и дружеский.

На следующее утро Адель случайно выпустила одного кролика из клетки, меняя солому, и Роуз прибежала помочь ловить его. Кролик явно намеревался удрать от них, и пока они обе бегали вокруг, пытаясь догнать его, они смеялись до колик в животе.

Когда Адель возвращалась в Лондон, Роуз вызвалась проводить ее на вокзал, и по дороге Адель рассказала ей о своем разговоре с Майлсом в Винчелси.

Какое-то время Роуз молчала, и Адель пришло в голову, что она размышляла, как бы сказать о нем что-нибудь нехорошее. Но Роуз не собиралась этого делать, а просто думала над рассказом Адель.

— Мне бы хотелось иметь хотя бы грамм твоего здравого рассудка и человечности, когда мне было столько лет, сколько тебе, — сказала она со вздохом. — Я думаю, ты больше пошла в него, чем в меня, Адель.

Тогда Адель сменила тему разговора и спросила Роуз, хочет ли она вернуться в свой дом в Лондоне теперь, когда Хонор снова в форме.

— Ты можешь вернуться, ты же знаешь, — сказала Адель. — Ни бабушка, ни я не будем чувствовать, что ты нас бросаешь, мы обе знаем, что здесь для тебя не самая сладкая жизнь.

Роуз улыбнулась.

— Здесь лучше, чем в Лондоне, — сказала она. — Намного лучше. И мне нравится быть рядом с мамой.

Когда Адель вернулась в Лондон, ей было над чем подумать. Жизнь уже не была черно-белой. Никто не был совсем плохим, но и идеальным никто не был, и в первую очередь она сама. И она поняла, что ей придется жить с тем, что выпало на ее долю.

Думая о Роуз просто как о Роуз, а не как о неудавшейся матери, она обнаружила, что может смотреть на нее по-другому. Она стала уже не подозрительной, а интригующей, не оскорбительной, а забавной. Когда они разговаривали по телефону, у них возникало много поводов для смеха. Там, где раньше была натянутость и недоверие, появилось тепло.