Миранда Гловер - Шедевр

Билли снова взял меня за руки. Но на этот раз его пожатие было крепче.

— Это его убьет, Эст. Ты знаешь, как он тебя любит. Он тебя боготворит! Эйдан потеряет цель в жизни, если ты его бросишь.

— А кто говорит, что я собираюсь его бросать? — спросила я.

На минуту Билли страшно смутился, затем прикрыл рот рукой, чтобы сдержать смех.

— Ты действительно хочешь сказать, черт возьми, что не бросаешь его?

— Да, черт возьми.

Билли рассмеялся, затем крепко обнял меня.

— Господи, Эстер, ты его ужасно напугала!

Я на секунду отстранилась.

— Подожди, Билли. Я еще не обсуждала это с ним. Может, узнав о моих новых планах, Эйдан сам не захочет со мной оставаться.

Теперь я знала, чего хочу от будущего. Если бы это было возможно, я бы вышла замуж за Эйдана и осталась с ним в Лондоне. Мне также хотелось, чтобы Жасмин приехала и стала членом нашей семьи, желательно до появления нового ребенка. И, если мы сможем себе это позволить, я хотела бы приобрести новую квартиру в Нью-Йорке, куда мы приезжали бы раз в три или четыре недели, чтобы увидеться с Сэмом. Он также может приезжать к нам в Лондон, возможно, даже будет жить здесь и ходить в школу, если Каролин и Соня позволят. Мы продадим две наших квартиры в Лондоне и купим настоящий дом — с комнатами для Сэма и Жасмин и для их будущего братика или сестрички, а также со студией для меня: небольшой комнатой с хорошим освещением, где я снова смогу рисовать.

Таковы были мои новые мечты, но впервые в жизни я рассматривала их как конкретные задачи. Тем не менее на моем пути имелось два препятствия. Первое — это то, что Эйдан сейчас в Нью-Йорке и, судя по всему, хочет жить там, а второе — Жасмин. С тех пор как я отправила ей письмо, прошла неделя, а она все еще не прислала мне никакого ответа. Я понимала, что нужно терпеливо ждать, что прошло не так уж много времени, но меня постепенно начинала охватывать тоска. До открытия выставки оставалось всего шесть дней, и я была занята подготовкой серии «Обладание». Обычно работа избавляла меня от личных переживаний, но в этот раз все было по-другому: Жасмин занимала все мои мысли.

Линкольн Стерн с застенчивой мальчишеской улыбкой протянул мне DVD-диск.

— Лучше бы ты меня не доставал, Линк, — угрожающе сказала я, но он видел, что я улыбаюсь.

Он с ухмылкой пожал плечами и ответил:

— Мы сделали все, что могли.

— Я скажу свое мнение только после того, как увижу сама.

Ожидался приезд Петры, мы планировали провести с ней вечер на розовом замшевом диване и вместе посмотреть документальный фильм о проекте. Она вошла в мою квартиру и сразу же разрыдалась. Не стоит рассказывать ей о моих печалях — у нее есть свои.

— Я всегда знала, что он не стоит тебя.

Она резко взглянула на меня.

— Я всего лишь пытаюсь быть с тобой честной, — добавила я.

Петра слабо улыбнулась и опять заплакала.

— Ну, успокойся. Давай лучше посмотрим, как Эва с Линкольном рассказывают обо мне всякие небылицы. Это тебя развеселит.

Фильм начинался со старой съемки, где мне шесть лет, я сижу на дереве и болтаю ногами. На мне джинсы-клеш и синяя майка в цветочек. У меня длинные темные вьющиеся волосы. Меня можно принять как за мальчика, так и за девочку. Звучал прокуренный голос Джаггера, исполнявший хит «Дикие лошади», затем музыку убавили, и мы услышали голос Линкольна: «Эстер Гласс была воспитана своей матерью — известной писательницей-феминисткой, в Икфилд-фолли в Оксфордшире — одной из тех общин, которые появлялись в шестидесятых, просуществовавшей дольше других».

Я застонала и зарылась головой в подушки. Как я и предполагала, Петра разразилась громким смехом. Целью фильма было подробно показать мое детство, сделав упор на его исключительности. Эва предоставила им несколько снимков. Среди них были фотографии из моего детства и юности, а также снимки моей семьи и всех членов общины. Тут на экране появилась Эва, с тем самым, сделанным прошлой зимой интервью. Она сидела в своем кресле перед искусственным камином. Увидев кадры из своего детства, я странным образом ощутила, что моя любовь к ней растет. Она говорила добрые и великодушные вещи. В этом фильме Эва казалась очень красивой. Я начала вспоминать о ней то, что давно забыла: как она убирала волосы с моего лица, когда будила меня по утрам, как водила меня в школу, напевая глупые стишки, которые мы с ней сами сочинили. В фильме Эва рассказывала о моей любви к свободе, о том, как остро я чувствую лицемерие, о моих постоянных поисках смысла жизни и неутолимой жажде, которую я испытываю к искусству. Она говорила, что эти качества проявились еще в раннем детстве. В ее голосе звучала уверенность, гордость и любовь. Слушая ее, я начинала видеть перед собой человека, которого никогда до этого не знала.