Миранда Гловер - Шедевр

— Мне нужно знать, что происходит, — медленно проговорила я. — Бен упоминал о какой-то крупной сделке с Грегом.

Наверное, я затронула животрепещущую тему, потому что Эйдан сразу потерял интерес к разговору.

— Тут сейчас так много всего происходит, — сказал он. — Давай поговорим вечером, после твоего выступления.

Ситуация начала постепенно проясняться. Я знала, что Эйдан воспринял проект как вызов. Он не хотел, чтобы я за это бралась, и, как я поняла только сейчас, взял на себя ответственность за результат. Но какой ценой?

Я отправилась в галерею Вейца, стараясь сосредоточиться на образе Викторины. Ее представление было как нельзя кстати: в моем списке она являлась главной героиней, знавшей все о торговле искусством и о своей стоимости. Грег отсутствовал, но он оставил указания своему организатору выставок Карле, энергичной, правда, немного нервной жительнице Нью-Йорка, которая вилась вокруг меня, словно угорь. Для представления она заказала пурпурный шезлонг. Он был обтянут плисом и казался гораздо красивее того, к которому я привыкла в Лондоне, изображая «Обнаженную в росписи». Мою японскую ширму привезли сюда прямо из аэропорта JFK. Их профессионализм впечатлял. Все-таки во вмешательстве Эйдана и его нью-йоркских друзей есть некоторые преимущества.

Соня любезно предоставила нам два из трех залов галереи и временно убрала свои экраны. Сначала мы распечатали ширму. С десятью потайными смотровыми отверстиями, через которые зрители смогут наблюдать за мной, ширма выглядела очень эротично.

Выступление Викторины будет самым сложным в плане видеосъемки. Я установила две камеры: одну за ширмой, рядом со зрителями, а другую рядом с собой, чтобы полностью запечатлеть представление. Потребуется провести не один час за монтажом, прежде чем фильм будет готов.

Джо оставил в студии записку, в которой предлагал сопровождать меня в галерею. За полчаса до выхода я была уже готова, поэтому села на постель и позвонила Гаю.

— Думая о Викторине, я вспоминаю тебя, — призналась я ему. — И я хочу поблагодарить тебя, — продолжала я, — за то, что ты был так щедр ко мне и дарил свои знания и свою дружбу.

Гай добродушно засмеялся. Наверное, он ощущал себя несколько неловко из-за моей сентиментальности.

— Как у тебя дела, Эстер? — спросил он. — Все в порядке?

Я помолчала, раздумывая, стоит ли посвящать его в свои неприятности. Я не смогла сдержаться и рассказала ему обо всех сложностях, с которыми столкнулась в Нью-Йорке.

— Подумай о Викторине, о том, чему она подверглась, — убежденно говорил Гай, — и помни, что ты ни от кого не зависишь. Как художник ты можешь сделать все что угодно, такое, чего никто не ждет.

Гай всегда умел утешить. Я еще раз поблагодарила его и собиралась повесить трубку, когда он остановил меня:

— Эстер, еще одна вещь… — произнес он серьезным голосом.

— Что?

— Эйдан.

— Продолжай, — не зная, чего ожидать, ответила я.

— Я думаю, он очень сильно тебя любит, — просто сказал Гай.

Я села и в последний раз перед выступлением посмотрела на репродукцию с изображением Викторины. Неужели Гай прав? Неужели любовь ко мне для Эйдана важнее продажи моих работ? Я взглянула на Викторину и прочитала ее мысли, они были написаны в ее глазах: «Ты можешь обладать мною, но принадлежать тебе я не буду никогда». Возможно, долгие годы именно так я себя и вела и подобно Викторине больше всего берегла свою независимость. Викторину оскорбляли, как физически, так и морально, множество раз. Она словно рассказывает нам, что была здесь и занималась этим раньше, останется здесь и будет и дальше продолжать, но ничего нового мы не увидим, — ничего, что выходило бы за пределы этой сцены. Никаких тайн и ничего особенного. Надеюсь, в этом я не похожа на нее. Надеюсь, Эйдан увидит нечто большее.

Я не спеша оделась и стала воплощением Викторины: черные поношенные юбка и жакет фасона девятнадцатого века поверх серовато-белой блузки с высоким воротником, черные кожаные перчатки и трость. На голову я надела парик с растрепанными седыми волосами, собранными сзади в неаккуратный пучок. Я накрасила лицо так, что оно стало выглядеть на несколько десятилетий старше, и подчеркнула физическое увядание: размазанная малиновая помада, растекшаяся тушь. В уши я вдела сережки в виде колец. Джо был явно поражен переменой, происшедшей со мной. Я отчасти ожидала, что он будет смотреть, как я переодеваюсь, так как была уверена, что это он сидит по ту сторону камер Бена. Джо настойчиво спрашивал, кого я буду изображать, но я отказалась выдавать свой секрет раньше времени. Мне пришла в голову циничная мысль, что, возможно, Бен поручил своему помощнику разузнать подробности.