Андреа де Нерсиа - История моя и моей любовницы - Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

— Прекрасно поняла, дорогой дядя, — ответила я, лаская его, чтобы показать, как высоко ценю сей урок. — Как я счастлива, что ваши мысли и слова так близки моему врожденному пониманию жизни…

Сильвино прервал меня, чтобы заявить, что, не будь разница в возрасте между нами так велика и не связывай нас почти родственные отношения, он бы поборолся за честь преподать мне первый урок любовного наслаждения.

— Увы, — сказал он, — союз между авторитетом и послушанием вызвал бы слишком много подозрений! Даже если бы я не уезжал в Европу, мне пришлось бы отказаться от твоей любви.

Мне хотелось сказать моему дорогому дяде, что своим расцветом я обязана уважению и благодарности, которые питаю к нему, но Сильвино не вышел из роли серьезного наставника и сделал мне знак молчать… Я не посмела ослушаться.

Неблагодарные мужья, не стыдящиеся подвергать жен лишениям, заставляющие терпеть нужду в собственном доме, хотя сами были когда-то бедны и не заслужили богатства, учитесь у справедливого и деликатного Сильвино, как должен вести себя галантный кавалер, всем обязанный жене!

Расставаясь с женой, Сильвино не только поручил ей ведение всех важных дел, наделив самыми широкими полномочиями, но и преподнес тысячу луи, которые ему заплатил компаньон по путешествию в качестве компенсации. Такая щедрость англичанина и такое бескорыстие художника вряд ли удивят многих моих читателей.

Мы с тетей оставались в Париже в полном довольстве, наши путешественники уезжали, взяв с собой значительные суммы денег, и каждый был доволен расставанием.

Главный талант моей тети заключался в том, как превосходно она вела дом. И все-таки, несмотря на разумную экономность, с какой она тратила деньги, образ жизни, который мы вели, наверняка очень скоро разорил бы нас, если бы Сильвина не решилась выбирать любовников, руководствуясь их щедростью и терпимостью.

Благодаря безрассудным тратам одного толстого американца, целых три месяца совершавшего ради Сильвины безумства, наши дела были далеки от того, чтобы прийти в упадок, и тут наша быстрая колесница внезапно столкнулась с монсеньором де***. В приходе он был известен лишь окрестным фермерам, зато в Париже его знали все хорошенькие женщины, а некоторые — особенно близко! Любезный прелат!

У монсеньора де*** было интересное лицо, весьма щегольской вид, бойкий нрав — как в те времена, когда он служил в армии. Он был всегда весел, доволен жизнью, обходителен и остроумен и выглядел лет на десять моложе своего возраста. Он обожал поэзию, романы, театр, живопись, науку, удовольствия, моду и любые безумства. Монсеньор купил несколько картин Сильвино, и жена художника околдовала его, а маленькая племянница восхитила очаровательным голосом, одним из лучших в Париже. Вскоре мы стали неразлучны.

Говорят, клин клином вышибают, и монсеньор заменил Ламбера, который был так мил, что не стал дуться на Сильвину. Его царствованию пришел конец, и он вновь стал просто другом. Ламбер теперь реже бывал у нас, хотя не исчезал совсем, вел себя более сдержанно, но не холодно, не докучал ни Сильвине, ни монсеньору и не давал последнему повода для ревности. Ламбер был по-прежнему умен, весел и остроумен, порою не без удовольствия принимая живое участие в наших развлечениях. Кто знает — возможно, он подбирал колоски за монсеньором!

Любовник Сильвины в течение целого сезона выказывал ей подлинную страсть и тратил на нас огромные деньги, а потом вдруг заметил меня, как будто сожалея, что раньше не обратил внимания на этот прелестный саженец, растущий рядом с деревом, дарившим ему наслаждение.

— Сказать по чести, моя маленькая Фелисия, — проворковал бархатным голосом прелат, застав меня как-то одну, — вам здесь не место. Ваша прекрасная тетя теперь мешает вам, но очень скоро, проказница, вы начнете вредить ей. Пожалуй, я должен вмешаться в эту ситуацию и развести вас. Я — доверенное лицо, и Сильвина сделает все, что я ей посоветую. Я хочу, чтобы вы сменили обстановку, что скажете? Вскоре мне предстоит ссылка в мою епархию — на несколько месяцев. Там маловато удовольствий, возможно, вы сделаете мне честь стать примадонной тамошнего театра? Вам не смогут платить жалованье, достойное вашего таланта и очаровательного личика — оно, на мой взгляд, стоит всех талантов мира, — но я берусь уладить дело и обеспечу вам в этой Сибири то же благополучие, что и в Париже, и ничуть не меньше удовольствий… Вы улыбаетесь? Неужели вы, маленькая плутовка, придумали какое-то хитрое объяснение проявленной мною доброй воле? Вы догадываетесь, прекрасная Фелисия, вы ведь уже не ребенок… По-моему, ничто не мешает вам быть милой с надежным другом, солидным человеком… который если и попросит вас о чем-нибудь, то лишь о приятном… о том, что доставит удовольствие и вам тоже. Я понятно объясняю? Неужели вам мешает стихарь? Он пугает вас? Но под ним я — мужчина… такой же, как те галантные кавалеры, что носят фраки, как самые красивые танцоры Оперы… Если бы… вы знали… как сложен мужчина… мне удалось бы… убедить вас, что между светскими господами и нами, священнослужителями, нет никакой разницы…