Алина Ржевская - Позволяю любить

Аня не дала ему подойти даже к середине развернувшегося вербального маразма. Повернулась к сестре, спросила: «Ты его знаешь?» — а когда услышала в ответ, что придурок на пороге явился взору впервые в жизни (Катя с удовольствием пошла на такую ложь!), страшно изменилась в лице.

Тут даже Тема опешил; произошло это, правда, совсем по другой причине. Он растерянно начал подсчитывать, сколько времени знаком с Катей, даже пустился загибать пальцы, называя месяцы и недели, но Аня уже его не слушала. В данной ситуации она предпочла поверить Кате, и после этого все попытки Артема что-либо объяснить заранее были обречены на беспросветный провал.

Для начала Анна холодно предложила Артему убраться подобру-поздорову. Тот предупреждающего ледяного тона не понял. И тогда Аня закричала. Нет, не закричала — завизжала. Неожиданно, оглушительно звонко, нескончаемо, на самой высокой ноте.

Это был крик без слов.

Что случилось потом?

А потом — впереди всех драпал Артем. Остальные тяжело неслись следом, всех подстегивал страх. Казалось, отовсюду, изо всех квартир, уже успели повыскакивать соседи, что всю компанию сейчас переловят и следствием такового мероприятия окажется задержание по факту некоего ужасного преступления. Да что там — этот веселый гоп-концерт обещал массовое скопление прохожих на улице, собравшихся у подъезда по какому-то совершенно неординарному поводу и поджидающих, стало быть, негодяев с целью последующей тяжелой расправы…

…На следующий день Катя устроила разнос. Она высказала друзьям все, что думает об их шизоидной идее знакомства с Анной, и посоветовала Ире не показываться Ане на глаза. Ира, разумеется, не замедлила скорчить оскорбленную невинность, вопросив с притворным удивлением: «А я-то здесь при чем?» — но, наткнувшись на нехороший Катин взгляд, захлебнулась собственным вопросом.

С тех пор она старательно избегала всяческих контактов с Аней. Артем же вообще исчез из их компании.

Это получилось как-то тихо, незаметно, вроде бы и случай тот глупый совсем ни при чем.

Антон до сих пор вспоминает со стыдом, как в тот день вместе со всеми он стоял на нижнем этаже. Сволочь этакая, он ведь тоже давился смехом за компанию!..

Если честно, сразу он даже и не понял, что произошло у него на душе, когда его глазам впервые явилась Аня.

Сначала он подумал о ее возрасте. Лет двадцать, не больше. Или даже восемнадцать. Нет, Антон, разумеется, осознавал, что истина крепко разнится с этими соображениями, что Анна уже давно закончила учиться и сейчас работает в больнице — значит, ей должно быть ощутимо больше.

Но не спрашивать же об этом у Кати!

И вовсе не потому, что возраст для Антона не важен. Нет-нет, все, что касается Ани, — важностью обладает первостепенной. Но подобный интерес с его стороны привлек бы ненужное внимание, затронута оказалась бы и Аня, а Антон ни за что не мог этого допустить. Она была его тайной! Самой сокровенной, в которой не признаются даже самому себе в пустой темной комнате.

Она просто была его любовью. Первой и последней.

Антон нисколько не сомневался в этом, он даже ни разу не мучился сложными вопросами типа «люблю — не люблю?». И спроси его: «Почему так?» — ответить бы скорее всего не смог.

На этот вопрос нет ответа. Любят не за что-то — потому что. Потому, что просто любят.

Он любил Аню всю. Ее голос, взгляд, жесты, походку. С некоторых пор она составляла его новый мир, с квартирой, где он впервые ее увидел, со своей младшей сестрой. С собакой, наконец, если бы у нее была собака! Весь мир и вся жизнь отныне были единым целым и уживались в его сердце только с Анной. Да, именно так! Не Аня — часть нашего суетного мира, а мир — это частичка моей любимой Ани…

В одежде Аня предпочитала Восток. Он подумал об этом еще тогда, в тот момент, когда впервые ее увидел.

А увидел он ее мельком, когда нечаянно заглянул в полуоткрытую дверь Аниной комнаты.

Потом Катя с недовольным видом дверь захлопнула и всю компанию затолкала к себе, в свою комнату. О чем после разговаривали ребята, чем занимались и куда впоследствии засобирались, Антон теперь и не помнит — он думал с той минуты об Ане. Думал все время, постоянно.

…Тогда на Анне было кимоно — светло-зеленое, цвета свежей, только-только распускающейся апрельской листвы. Широкие брюки, блуза-кимоно, пояс, еще какие-то элементы — кажется, атласные. Или шелковые, он в этом плохо разбирается. Перламутр ткани блестел и переливался под светом электролампы, он мерцал, будто подсвеченный изнутри миллиардами мелких искр, что внезапно слились друг с другом.