Анна Смолякова - Прощальное эхо

— Ты надолго в Москву-то? — поинтересовалась Мария Григорьевна, выкладывая кулинарной лопаточкой на ее тарелку большой, залитый шоколадной глазурью кусок.

— Не знаю. Я еще точно не решила.

— А что делать собираешься? С родителями наговоришься, по подругам побегаешь?

— Да какие уже подруги? — Оксана махнула рукой. — Кто в Германии, кто во Франции, а кто вообще не знаю где…

— Это ты про своих девчонок с иняза, что ли? — вмешалась мать. — Тоже мне подруги!.. Положа руку на сердце, Оксана, у тебя близких подруг-то никогда и не было, так, приятельницы…

— Ну да, — она отломила ложечкой кусок торта, — и я не особенно от этого страдала. Очень интересно целыми днями выслушивать душещипательные истории о чужой несчастной любви! И потом, ко мне в подруги не рвались по совершенно определенной причине, ты же знаешь!

— По какой такой причине? — спросила Мария Григорьевна, размешивая ложечкой сахар в чашке. Подняла глаза на Оксану и сочла нужным добавить: — Это у вас в туманном Альбионе, — слова «туманный Альбион» она произнесла с необычайным пафосом и сама рассмеялась, — пьют чай с солью. А у нас с сахарком, по старинке. Когда на Щукинский рынок рафинад завозят, мы с твоей мамой сразу коробок по пять закупаем…

— С солью чай пьют то ли в Киргизии, то ли в Казахстане. — Оксана усмехнулась. — Вы спрашивали о причине? Она очень простая. Любая женщина предпочтет иметь в близких подругах «серую мышку», чтобы на ее фоне в компании с мужчинами смотреться выигрышно. Сами понимаете, что мои шансы завести наперсницу были изначально равны нулю…

Бестолковая кукушка опять вылезла из часов, как будто только для того, чтобы своим хриплым «ку-ку» отметить начало молчаливой паузы. Мария Григорьевна по-стариковски закашлялась, приложила ко рту носовой платок, мама подскочила к плите и непонятно зачем начала убавлять и без того маленький огонь под варящимся холодцом. Оксана поморщилась и отодвинула от себя тарелку с остатками торта. Она прекрасно поняла, из-за чего возникла неловкость, но считала поведение матери и соседки глупым до невозможности.

— Я, наверное, должна извиниться за собственную нескромность? — Ее голос прозвучал глухо и словно бы издалека. — Но, во-первых, мне казалось, что мы разговариваем, как три близкие, откровенные друг с другом женщины, а не как два воспитателя и ребенок. А во-вторых… Что плохого в том, что я красива? Почему я не могу этим гордиться, почему я должна делать вид, что этого не замечаю и, более того, что этого не замечают окружающие?.. Давайте я сейчас пройду от дома до гастронома даже в этом халатике. А вы будете наблюдать, как все проходящие мимо мужики головы посворачивают! Я красивая и плюс к этому не дура. Вот это всех и раздражает, потому что нельзя сказать: хорошенькая, как кукла, и такая же пустоголовая!..

Она нервно швырнула ложечку на стол, оставив на пестрой клеенке жирный след шоколадной глазури. Мария Григорьевна почему-то с виноватым видом протянула ей тряпку, лежащую на краю раковины. Благо, размеры кухни позволяли дотянуться до крана, сидя у обеденного стола.

— Видишь ли, Оксаночка, — сказала она, поджав тонкие старческие губы, — не стоит так про себя говорить. Не знаю почему, но не стоит… Это я тебе, как женщина женщине…

Оксана медленно перевела взгляд со своих гладких рук с идеально отполированными ногтями на ее сморщенные кисти со стариковскими пигментными пятнами под иссохшей, почти прозрачной кожей. «Женщина! Тоже мне!..»

— Нет, уверенной в себе быть, конечно, нужно, но вот жизнь за такие слова обычно отыгрывается…

Мамины глаза уже потихоньку наливались слезами: ей явно неудобно было прерывать Марию Григорьевну и в то же время не хотелось, чтобы обижали дочь, всего-то вчера приехавшую в гости. Она уже дважды порывалась что-то сказать, когда тренькнул дверной звонок.

На этот раз пришла Маша. Та самая, которая недавно родила ребенка и еще года три назад числилась если не в приятельницах, то, по крайней мере, в хороших Оксаниных знакомых. Оксане она запомнилась худенькой коротконогой девицей. Сейчас ее фигура сильно расплылась, под халатом с двумя мокрыми пятнами выпирали огромные груди. Маша с порога объявила, что забежала буквально на десять минут, «посмотреть на Оксаночку, но уже пора кормить». На слове «кормить», явно было сделано ударение, и, будь Оксана ее более близкой подругой, она наверняка бы почувствовала себя уязвленной. Торт Маша есть не стала, а вот чаю чуть ли не залпом выпила две чашки: «Чтобы молоко было!» Оценив английский халат и тапочки, Маша быстренько похвасталась, что недавно новорожденная Лизонька даже позволила ей посмотреть днем телевизор: то есть не плакала, не писалась и не просила есть. А ночью она вообще проспала целых пять часов между двумя кормлениями. Оксана вдруг подумала, что, может быть, и к лучшему, что в ее жизни все сложилось именно так, а не иначе. Дело не в том, что ее собственную дочь кто-то взрастил, вынянчил, приучил писать в горшок, а теперь отдаст уже «готовенькую»… Просто теперь ее чувство к этому ребенку не будет никогда омрачено неизбежной усталой ненавистью, выливающейся в безмолвных вопросах: «ну, что ты вопишь?», «дашь наконец поспать?», «сколько можно орать?». Из рассказов других молодых матерей Оксана уже знала, что рано или поздно наступает момент, когда ты, замученная и невыспавшаяся, подходишь к крошечному краснолицему, орущему свертку, в деревянной кроватке и думаешь, пусть всего лишь мгновение: «А может быть, было бы лучше, если бы тебя вообще не было?»